Анна Каренина
Шрифт:
Левин рассказал слышанное от Катавасова о том, что говорят в Петербурге, и, поговорив о политике, рассказал про свое знакомство с Метровым и поездку в заседание. Львова это очень заинтересовало.
— Вот я завидую вам, что у вас есть входы в этот интересный ученый мир, — сказал он. И, разговорившись, как обыкновенно, тотчас же перешел на более удобный ему французский язык. — Правда, что мне и некогда. Моя и служба и занятия детьми лишают меня этого; а потом я не стыжусь сказать, что мое образование слишком недостаточно.
— Этого я не думаю, — сказал Левин с улыбкой и, как всегда, умиляясь на его низкое мнение о себе,
— Ах, как же! Я теперь чувствую, как я мало образован. Мне для воспитания детей даже нужно много освежить в памяти и просто выучиться. Потому что мало того, чтобы были учителя, нужно, чтобы был наблюдатель, как в вашем хозяйстве нужны работники и надсмотрщик. Вот я читаю, — он показал грамматику Буслаева{93}, лежавшую на пюпитре, — требуют от Миши, и это так трудно… Ну вот объясните мне. Здесь он говорит…
Левин хотел объяснить ему, что понять этого нельзя, а надо учить; но Львов не соглашался с ним.
— Да, вот вы над этим смеетесь!
— Напротив, вы не можете себе представить, как, глядя на вас, я всегда учусь тому, что мне предстоит, — именно воспитанию детей.
— Ну, уж учиться-то нечему, — сказал Львов.
— Я только знаю, — сказал Левин, — что я не видал лучше воспитанных детей, чем ваши, и не желал бы детей лучше ваших.
Львов, видимо, хотел удержаться, чтобы не высказать своей радости, но так и просиял улыбкой.
— Только бы были лучше меня. Вот все, чего я желаю. Вы не знаете еще всего труда, — начал он, — с мальчиками, которые, как мои, были запущены этою жизнью за границей.
— Это все нагоните. Они такие способные дети. Главное — нравственное воспитание. Вот чему я учусь, глядя на ваших детей.
— Вы говорите — нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба. Если не иметь опоры в религии, — помните, мы с вами говорили, — то никакой отец одними своими силами без этой помощи не мог бы воспитывать.
Интересовавший всегда Левина разговор этот был прерван вошедшею, одетою уже для выезда, красавицей Натальей Александровной.
— А я не знала, что вы здесь, — сказала она, очевидно не только не сожалея, но даже радуясь, что перебила этот давно известный ей и наскучивший разговор. — Ну, что Кити? Я обедаю у вас нынче. Вот что, Арсений, — обратилась она к мужу, — ты возьмешь карету…
И между мужем и женой началось суждение, как они проведут день. Так как мужу надо было ехать встречать кого-то по службе, а жене в концерт и публичное заседание юго-восточного комитета, то надо было много решить и обдумать. Левин, как свой человек, должен был принимать участие в этих планах. Решено было, что Левин поедет с Натали в концерт и на публичное заседание, а оттуда карету пришлют в контору за Арсением, и он заедет за ней и свезет ее к Кити; или же, если он не кончит дел, то пришлет карету, и Левин поедет с нею.
— Вот он меня портит, — сказал Львов жене, — уверяет меня, что наши дети прекрасные, когда я знаю, что в них столько дурного.
— Арсений доходит до крайности, я всегда говорю, — сказала жена. — Если искать совершенства, то никогда не будешь доволен. И правду говорит папа, что, когда нас воспитывали, была одна крайность — нас держали в антресолях, а родители
— Что ж, если это приятнее? — сказал Львов, улыбаясь своею красивою улыбкой и дотрогиваясь до ее руки. — Кто тебя не знает, подумает, что ты не мать, а мачеха.
— Нет, крайность ни в чем не хороша, — спокойно сказала Натали, укладывая его разрезной ножик на стол в определенное место.
— Ну вот, подите сюда, совершенные дети, — сказал он входившим красавцам мальчикам, которые, поклонившись Левину, подошли к отцу, очевидно желая о чем-то спросить его.
Левину хотелось поговорить с ними, послушать, что они скажут отцу, но Натали заговорила с ним, и тут же вошел в комнату товарищ Львова по службе, Махотин, в придворном мундире, чтобы ехать вместе встречать кого-то, и начался уж неумолкаемый разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной смерти Апраксиной.
Левин и забыл про данное ему поручение. Он вспомнил, уже выходя в переднюю.
— Ах, Кити мне поручила что-то переговорить с вами об Облонском, — сказал он, когда Львов остановился на лестнице, провожая жену и его.
— Да, да maman хочет, чтобы мы, les beaux-fr`eres [172] , напали на него, — сказал он, краснея и улыбаясь. — И потом, почему же я?
— Так я же нападу на него, — улыбаясь, сказала Львова, дожидавшаяся конца разговора в своей белой собачьей ротонде. — Ну, поедемте.
172
свояки (франц.).
В утреннем концерте давались две очень интересные вещи.
Одна была фантазия «Король Лир в степи», другая был квартет, посвященный памяти Баха. Обе вещи были новые и в новом духе, и Левину хотелось составить о них свое мнение. Проводив свояченицу к ее креслу, он стал у колонны и решился как можно внимательнее и добросовестнее слушать. Он старался не развлекаться и не портить себе впечатления, глядя на махание руками белогалстучного капельмейстера, всегда так неприятно развлекающее музыкальное внимание, на дам в шляпах, старательно для концерта завязавших себе уши лентами, и на все эти лица, или ничем не занятые, или занятые самыми разнообразными интересами, но только не музыкой. Он старался избегать встреч со знатоками музыки и говорунами, а стоял, глядя вниз перед собой, и слушал.
Но чем более он слушал фантазию Короля Лира, тем далее он чувствовал себя от возможности составить себе какое-нибудь определенное мнение. Беспрестанно начиналось, как будто собиралось музыкальное выражение чувства, но тотчас же оно распадалось на обрывки новых начал музыкальных выражений, а иногда просто на ничем, кроме прихоти композитора, не связанные, но чрезвычайно сложные звуки. Но и самые отрывки этих музыкальных выражений, иногда хороших, были неприятны, потому что были совершенно неожиданны и ничем не приготовлены. Веселость, и грусть, и отчаяние, и нежность, и торжество являлись безо всякого на то права, точно чувства сумасшедшего. И, так же как у сумасшедшего, чувства эти проходили неожиданно.