Анналы

Тацит Публий Корнелий

2. Тиберий прислал в Брундизий две преторианские когорты и, кроме того, повелел магистратам Калабрии, Апулии и Кампании воздать последние почести памяти его сына. В соответствии с этим прах Германика снесли трибуны с центурионами; им предшествовали нечищенные [1] и лишенные украшений значки и опущенные вниз фасции; и, когда шествие проходило через колонии, простой народ в черном и облачившиеся в трабеи [2] всадники, смотря по достатку места, сжигали ценные ткани, благовония и все, что предусмотрено похоронным обрядом. Выходили навстречу и жители остававшихся в стороне городов: принося жертвы душам усопших [3] и воздвигая им жертвенники, они изливали свою печаль в слезах и горестных восклицаниях. Друз с теми детьми Германика, которые оставались в Риме [4] , и его братом Клавдием проследовал в Таррацину. Погребальное шествие заполнило дорогу. Тут были консулы Марк Валерий и Марк

Аврелий (они успели уже вступить в должность), сенат и значительная часть населения Рима, которые шли нестройной толпой; никто не сдерживал слез, и никакой лести здесь не было, так как все хорошо знали, что Тиберий обрадован смертью Германика и едва это скрывает.

1.

В знак траура.

2.

Трабея – парадная одежда (белый плащ с пурпурными полосами, а в правление императоров – пурпурный плащ), который в торжественных случаях надевали всадники и авгуры.

3.

Душам усопших (манам) римляне воздавали божеские почести.

4.

Т.е. с Нероном, Друзом, Агриппиной и Друзиллой.

3. Тиберий с Августою не показались в народе, то ли считая, что унизят свое величие, предаваясь горю у всех на виду, то ли боясь обнаружить свое лицемерие под столькими устремленными на их лица взглядами. Ни у историков, ни в «Ежедневных ведомостях» [5] я не нашел никакого упоминания о том, чтобы мать Германика Антония принимала заметное участие в погребальном обряде, тогда как все прочие кровные родственники, не говоря уж об Агриппине, Друзе и Клавдии, упомянуты поименно; быть может, ей помешала болезнь, быть может, ее сломленная горем душа не могла вынести лицезрения столь большого несчастья. Я склонен скорее думать, что Тиберий с Августой, которые не покидали дворца, умышленно не пустили ее на похороны, чтобы могло казаться, будто бабка и дядя скорбят одинаково с матерью и что их всех удерживает дома одна и та же причина.

5.

«Ежедневные ведомости» – римская хроника происшествий, дневник постановлений и распоряжений городских властей и пр. (род газеты).

4. В день, когда останки Германика были переносимы в гробницу Августа [6] , то царило мертвенное безмолвие, то его нарушали рыдания: улицы города были забиты народом, на Марсовом поле пылали факелы. Там воины в боевом вооружении, магистраты без знаков отличия, народ, распределенный по трибам, горестно восклицали, что Римское государство погибло, что надеяться больше не на что – так смело и так открыто, что можно было подумать, будто они забыли о своих повелителях. Ничто, однако, так не задело Тиберия, как вспыхнувшая в толпе любовь к Агриппине: люди называли ее украшением родины, единственной, в ком струится кровь Августа [7] , непревзойденным образцом древних нравов, и, обратившись к небу и богам, молили их сохранить в неприкосновенности ее отпрысков и о том, чтобы они пережили своих недоброжелателей.

6.

В построенный Августом мавзолей на берегу Тибра, к северу от Марсова поля.

7.

Тиберий был усыновлен Августом, но по крови не происходил от него, тогда как матерью Агриппины была дочь Августа Юлия.

5. Были и такие, кто находил, что общенародные похороны на счет государства могли бы быть более пышными, и сравнивал их с великолепием погребальных почестей, оказанных Августом отцу Германика Друзу. Ведь в разгар зимы он проехал вплоть до Тицина и, не отходя от тела покойного, вместе с ним вступил в Рим; катафалк окружали изображения Клавдиев и Юлиев; умершего почтили оплакиванием на форуме, хвалебной речью с ростральных трибун; было исполнено все завещанное от предков и добавленное позднейшими поколениями; а Германику не воздали даже тех почестей, которые полагаются всякому знатному. Правда, из-за дальности расстояния его тело было кое-как сожжено на чужбине; но если случайные обстоятельства не позволили своевременно окружить его должным почетом, то тем более подобало выполнить это впоследствии. Да и брат его выехал только на день пути, а дядя – до городских ворот [8] . Где же обычаи древности, где выставляемая у погребального ложа посмертная маска, где стихи, сложенные для прославления его памяти, где слезы или хотя бы притворное выражение горя?

8.

Т.е. Друз и Тиберий.

6. Это стало известно Тиберию, и, чтобы пресечь толки в народе, он напомнил ему особым эдиктом, что множество прославленных римлян отдало жизнь за отечество, но ни о ком не сокрушались столь безутешно, как о Германике. Это было бы великою честью и для него, и для всех, если бы соблюдалась должная мера Но мужам, занимающим высокое положение, и народу-повелителю не пристало уподобляться рядовым семьям и малым общинам. Свежему горю приличествовали стенания, и оно утолялось трауром; однако пора обрести былую душевную твердость, как это сделали некогда, подавив печаль, божественный Юлий, понесший утрату единственной дочери, и божественный Август, потеряв внуков [9] . Нет нужды обращаться к более древним примерам, – сколько раз римский народ стойко переносил поражения своих войск, полное истребление знатных родов. Правители смертны – государство вечно. Поэтому пусть они возвращаются к повседневным занятиям и – так как близились театральные представления на празднествах в честь Великой Матери [10] – не отказываются также от удовольствий.

9.

Гая и Луция Цезарей.

10.

Эти празднества происходили с 4 по 10 апреля, когда давались ежедневные сценические и цирковые представления. Культ Великой Матери был заимствован из Малой Азии, где это божество именовалось Кибелой, или Реей; введен он был в Риме после Второй Пунической войны на основании указаний, якобы обнаруженных в Сивиллиных книгах. Великая Мать или, точнее, Великая Мать богов считалась началом всякой жизни, как божеской, так и человеческой. Поклоняющиеся ей верили, что от нее также зависит жизнь животных и растений, что она царит на земле и в подземном мире.

7. По снятии траура все вернулись к своим делам, и Друз выехал к иллирийскому войску. Но ненависть к Пизону не улеглась: со всех сторон раздавались требования обрушить на него кару, и часто слышались сетования на то, что он объезжает прелестные местности Азии и Ахайи, нагло и коварно затягивая возвращение в Рим, чтобы тем временем уничтожить доказательства своих преступлений. И в самом деле, распространился слух, что знаменитая отравительница Мартина, высланная в Италию, как я уже говорил, Гнеем Сенцием, умерла внезапною смертью в Брундизии, причем в ее убранных узлом волосах нашли припрятанный ею яд, однако на ее теле не было обнаружено следов отравления.

8. Послав впереди себя сына и поручив ему дать принцепсу объяснения, которые могли бы того смягчить, сам Пизон между тем направляется к Друзу, рассчитывая найти в нем скорее признательность за устранение соперника, чем ненависть за умерщвление брата. Тиберий, желая показать, что он далек от предвзятости, принял молодого человека радушно и одарил его с такою же щедростью, какая была обычна по отношению к сыновьям знатных семейств. Но Друз заявил Пизону, что если обвинения против него справедливы, никто не принес ему столько горя, как он; впрочем, он, Друз, предпочел бы, чтобы они оказались пустыми и лживыми и смерть Германика не повела к чьей-либо гибели. Это было высказано в присутствии многих, а от беседы наедине Друз уклонился; и в то время не сомневались, что такое поведение ему предписал Тиберий, ибо, обычно бесхитростный и по-молодому податливый, он на этот раз прибегнул к стариковским уловкам.

9. Переплыв Далматинское море и оставив корабли у Анконы, Пизон направился через Пицен и далее по Фламиниевой дороге и нагнал легион, следовавший из Паннонии в Рим, а оттуда в Африку для усиления находившегося там войска. Много толковали о том, что Пизон часто показывался в дороге двигавшимся походным порядком воинам. Из Нарнии, чтобы избежать подозрений или, может быть, потому, что у тех, кто охвачен тревогою, решения переменчивы, Пизон спустился по Нару и затем по Тибру, но еще больше восстановил против себя народ и тем, что его судно причалило возле гробницы Цезарей [11] , и тем, что в самое оживленное время дня, когда берег был заполнен людьми, на глазах у всех прошествовал вместе с Планциной, он – сопровождаемый большою толпой клиентов, она – целою вереницею женщин, – и оба с веселыми лицами. Ненависть к нему распаляло и то, что его возвышавшийся над форумом дом был украшен по-праздничному и в нем собрались на пиршество гости, а вследствие людности места все происходившее в нем было у всех на виду.

11.

Речь идет о мавзолее, о котором см. прим 6.

10. На следующий день Фульциний Трион потребовал Пизона к ответу перед консулами. Этому воспротивились Вителлий, Вераний и другие из находившихся при Германике, заявившие, что Трион – лицо постороннее, а сами они не в качестве обвинителей, но рассказывая и свидетельствуя обо всем происшедшем, выполнят данное им Германиком поручение. Трион, отказавшись от своего требования, добился разрешения обвинять Пизона за его предыдущие преступления, и принцепса попросили взять на себя их расследование. Ничего не имел против этого и обвиняемый, который боялся враждебности сенаторов и народа, а вместе с тем знал, что Тиберий располагает достаточной властью, чтобы пренебречь слухами, и к тому же связан причастностью к этому делу собственной матери: одному судье легче отличить истину от клеветы, а если их много, над ними всесильны зависть и ненависть. Но Тиберий не обманывался в трудности такого расследования и в том, какая молва шла о нем самом. Итак, выслушав в присутствии всего нескольких приближенных нападки со стороны обвиняющих и просьбы – с другой, он полностью передал это дело сенату.

11. Между тем возвратился из Иллирии Друз, и, хотя за переход к нам Маробода и совершенные прошлым летом деяния сенат назначил ему триумфальное вступление в Рим, он въехал в него безо всякой торжественности, на время отложив эти почести. После этого обвиняемый обращался к Луцию Аррунцию, Публию Виницию, Азинию Галлу, Эзернину Марцеллу и Сексту Помпею, прося их себе в защитники, но так как они под разными предлогами отказались, защищать его взялись Маний Лепид, Луций Пизон и Ливиней Регул; Рим проникся настороженным ожиданием: насколько друзья Германика окажутся верны его памяти, насколько уверенно поведет себя подсудимый, сможет ли Тиберий в достаточной степени сдержать и подавить свои чувства. Возбуждение народа достигло крайних пределов: никогда прежде не позволял он себе стольких тайных пересудов о принцепсе и стольких молчаливых подозрений.