Аномальная зона
Шрифт:
...Отрывистые крики прорывались сквозь сон. Я прикладывал титанические усилия, чтобы проснуться, – тряс головой, приподнимался. Видения цеплялись за сознание, упорно не желали меня покидать. Забавные ощущения порой возникают, когда реальность путается с иллюзорностью...
– Михаил Андреевич, ты здесь?! – кричали где-то далеко.
– Здесь он, здесь! – срывая голос, кричала женщина. – Отсюда стреляли!
Я поднялся, опираясь на ружье, дослал патрон в патронник, пальнул в черноту. Доковылял до желоба.
– Мы здесь! Помогите!..
Я кричал долго; сначала хрипел, свистел, сопел, потом очень кстати прорезался голос, и меня услышали! Я кричал, чтобы ни в коем случае не заходили в пещеру, там ужасный «гололед», пусть вяжут спасательный трос –
– Вытаскивай!
Затихли жалобные стенания. Омертвление расползалось, достигло колен. Ампутированные ноги мне были не нужны, и я принялся их лихорадочно растирать. Когда опять свалился «стечкин», я забросил помповик за спину – а ноги уже не держали, – обмотался веревкой вокруг пояса, соорудил непослушными руками «турецкую голову», дернул... и, кажется, лишился сознания. Я помнил, что меня вытаскивали без особой галантности; я бился о стены, но ничего не чувствовал. Прекращали тащить, передыхали, а я висел на натянутой «струне», гадая, когда же она порвется. Скатывался обратно – это было страшно, но я готов был принять любой исход. Шаг вперед, два назад... От яркого света я чуть не ослеп, он и вернул меня к жизни. Я еле шевелил языком, валяясь на солнышке, а вокруг меня хлопотали озабоченные люди – такие близкие и родные. Попискивала Анюта, награждая меня пощечинами (чтобы быстрее, наверное, оживал). Потом орала, что меня только за смертью посылать, что она уже вся извелась, чуть с ума не сошла. На кого я ее задумал бросить?! Были какие-то импровизированные волокуши; Анюта поддерживала мою голову, ноги бились о камни, а перед глазами мерцала спина Коровича, запряженного в упряжку...
Нашему рассказу о мамонтах никто не поверил. Решили, что воображение от холода разыгралось. Ума не приложу, каким это образом от холода может разыграться воображение. «Что же вы от мамонта кусочек не отрезали? – нервно хихикал Шафранов. – Жрать охота, сил нет. А древние люди, между прочим, мамонтятину потребляли за милую душу. Подумаешь, пару миллионов лет в пещере провалялись...» И вспоминал, как ел на спор говяжью тушенку, датированную сорок шестым годом – да так ел, что за ушами трещало, и желудок даже не крякнул. «Не пару миллионов лет, а несколько тысяч, – резонно возражал Корович. – А это, знаешь ли, не сорок шестой год. Да, возможно, не отравились бы, но хрен бы наелись...»
Мне было абсолютно безразлично, верят нам или нет. Пылал костер, мы с коротышкой лежали на камнях, обложенные со всех сторон горящими чушками. До фатального обморожения дело не дошло, конечности отходили от холода, но отходили с такой вспарывающей болью, что мы орали дурными голосами, вертелись, как на углях, а после этого заново учились ходить.
Не сказать, что я достиг просветления, прозрел и понял глубинный смысл бытия, но изменения в голове происходили. С коротышкой творилось то же самое. Мы сидели в коробе, притихшие, и меланхолично смотрели на плывущие мимо плота скалы, а остальные переглядывались, делали понимающие мины и старались нас не доставать. Было семь часов вечера. Солнце подсело, скалы горели и переливались. В речной долине царила неестественная тишина. Не летали птицы, не играла рыба. Арлине снова стала рассказывать, что ее преследует образ таинственного речного существа. Мол, мелькнуло что-то в верхних слоях воды, блеснул серый бок гигантской рептилии или животного, и оно ушло на глубину. Снова люди всматривались в воду, охваченные паранойей. «Это от голода! – догадался Шафранов. – Самое время приставать к берегу и совершить экспедицию в глубь прибрежной зоны в поисках хлеба насущного. В противном случае уже к утру друг дружку кушать будем».
Но не решались, наученные нашими со Степаном злоключениями и встречей с диким народцем. Берега казались нелюдимыми. Да и время подспудно тревожное – «режим», говоря языком кинематографии. Солнце в нижней части небосклона, краски затухают; время, когда нервишки непроизвольно пошаливают. Шафранов развлекался с шестами, бегая от борта к борту и удерживая плот на стремнине. Остальные сидели в коробе. Анюта оправилась от испуга (чуть не потеряла надежного партнера по семейным скандалам), подремывала, свернувшись клубочком. Плавала в прострации между сном и явью осунувшаяся Арлине. Я развязал мешок, пересчитал оставшиеся патроны – порядка трех дюжин, затолкал семь штук в обойму, замкнул предохранитель.
– Я бы тоже научился стрелять, – пробормотал Степан.
– Научим, – отозвался Корович. – Только зачем это тебе, приятель? Либо помрем, либо попадем в такие края, где умение стрелять скрывают, как срамную привычку... Смотри сюда. – Он пересел поближе к Степану, извлек из «кипариса» магазин, передернул затвор, чтобы не осталось чего в стволе. – Даю первый урок. Это пистолет-пулемет «кипарис». Обучаться стрельбе из «моссберга» не предлагаю – он того же роста, что и ты; если выстрелишь, улетишь, как из пушки... Итак, запоминай: это ствол, это казенник – задняя часть, и ни в коем случае не наоборот...
Анюта выбралась из полудремы, обняла меня за поясницу, положила голову на колени.
– Какая идиллия, – восхитился «человек с шестом», – Ромео и Джульетта. Ваши скандалы только сплачивают ваш нерушимый союз, друзья мои.
– Ну, не знаю... – пробормотала Анюта. – Что-то мне не хочется, чтобы у нас все было, как у Ромео и Джульетты...
– Это точно, – согласился Корович. – Нет повести печальнее на свете...
– Решительно не согласен, – возразил Шафранов, – есть повесть печальнее. Называется повесть о пустом желудке.
– Вот только не надо наступать на больную мозоль... – запротестовала вечно не доедающая Анюта.
Животрепещущая тема вновь давала о себе знать. Когда солнце за спиной докатилось до гребней плавающих в дымке гор, мы решили сделать остановку и осторожно обследовать береговую линию на предмет съестного. «Фастфуд-тур», – пошутил Шафранов. «Определяющее слово – «осторожно», – акцентировал я. – Передвигаемся группой, куда попало не лезем и думаем прежде всего головой, а не желудком». Люди вроде бы согласились. Местность уже не казалась столь мрачной, зеленели островки растительности, скалы радовали причудливостью конфигураций. Птицы парили над речной долиной, вились кругами, перекликались, приземлялись в расщелины, орали оттуда. У местных пернатых хорошо были развиты голосовые мышцы: они издавали разнообразные звуки высокого тембра и словно демонстрировали друг перед дружкой мастерство полета – падали камнем с высоты, сопровождая падение криком, взмывали ввысь. Слишком крупных особей мы не видели, и это радовало.
Мы пристали в тихой заводи у травянистого обрыва, привязали плот к скале и со всеми мерами предосторожности, держа оружие наготове, стали продвигаться в глубь береговой полосы. Лесок в седловине между скалами был предельно символичным. Опасных растений мы в нем не обнаружили, но и еда там не росла и не прыгала. Степан наткнулся на грибную семейку, принялся ее обнюхивать, попробовал на язык – насилу оттащили, вдолбив в голову, что с грибами мы не дружим, поскольку в незнакомой местности даже знакомые грибы могут таить опасность. «Псилоцибинчику бы сейчас, – мечтательно вздохнул Шафранов. – Завалиться на дно колодца и забыться на недельку-другую...»