Аномия в России: причины и проявления
Шрифт:
Речь идет о том, что одним народом ощущают себя люди, ведущие совместимый, понятный всем частям народа образ жизни. Иными словами, социальное расслоение народа не может быть слишком глубоким. Когда оно достигает «красной черты», разделенные социально общности начинают расходиться по разным дорогам и приобретают черты разных народов.
Такое наложение и сращивание этнических и социальных признаков — общее явление. Этнизация социальных групп — важная сторона общественных процессов. Сходство материального уровня жизни ведет к сходству культуры, моральных норм, отношения к людям и государству. Напротив, возникновение резкого отличия какой-то группы по материальному положению, по образу
В начале XX века на социальный раскол наложился и раскол мировоззренческий, который и довел нас до Гражданской войны. Расколы, возникающие как будто из экономического интереса, тоже связаны с изменением мировоззрения, что вызывает ответную ненависть. Христианство определило, что люди равны как дети Божьи, «братья во Христе». Отсюда «человек человеку брат» как отрицание языческого (римского) «человек человеку волк». Православие твердо стоит на этом, но социальный интерес богатых породил целую идеологию, согласно которой человеческий род не един, а разделен, как у животных, на виды. Возник социальный расизм. Потом подоспел дарвинизм, и эту идеологию украсили научными словечками («социал-дарвинизм»).
Русская культура отвергла социал-дарвинизм категорически, тут единым фронтом выступали наука и Церковь (этот отпор вошел в мировую историю культуры как выдающееся событие). Но когда крестьяне в начале XX века стали настойчиво требовать вернуть им землю и наметилась их смычка с рабочими, бо́льшая часть элиты впала в социальный расизм. Рабочие и крестьяне стали для нее низшей расой. 13
Две части русского народа стали расходиться на две враждебные расы. Это отразилось уже в книге «Вехи» (1906). Основная идея этой книги ясно была выражена М.О. Гершензоном, который писал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
13
Группа московских миллионеров, выступив в 1906 году в поддержку Столыпинской реформы, заявила в журнале «Экономист России»: «Мы почти все за закон 9 ноября… Дифференциации мы нисколько не боимся. Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем».
Эта история сегодня повторяется в худшем варианте. В годы перестройки социал-дарвинизм стал почти официальной идеологией, она внедрялась в умы всей силой СМИ. Многие ею соблазнились, тем более что она подкреплялась шансами поживиться за счет «низшей расы». Этот резкий разрыв с традиционным русским и православным представлением о человеке проложил важнейшую линию раскола.
В отличие от начала XX века часть тех, кто возомнил себя «белой костью», а остальных «быдлом», сегодня количественно достаточно велика, возросла и ее агрессивность. Стоит только почитать в Интернете рассуждения этой «расы», чтобы оценить, как далеко она откатилась и от русской культуры, и даже от современного Запада. Мы имеем дело с социальным расизмом без всяких украшений.
Богатые стали осознавать себя особым, «новым» народом и называть себя новыми русскими. Но «этнизация» социальных групп происходит не только сверху, но и снизу. Совместное проживание людей в условиях бедности порождает самосознание, близкое к этническому. Крайняя бедность изолирует людей от общества, и они объединяются этой бедой. В периоды длительного социального бедствия даже возникают кочующие общности бездомных бедняков, прямо называющими себя «народами», иногда даже получающими собственное имя.
Реформа делит наш народ на две части, живущие в разных цивилизациях и как будто в разных странах: на богатых и бедных. И они расходятся на два враждебных народа — они уже не ощущают друг друга ближними. Общая система норм рухнула. Этот раскол еще не произошел окончательно, части социально разделены, но они еще не стали враждебными расами (классами). Большинство богатых сознают, что их богатство — плод уродливых социальных условий. Как граждане они тоже считают, что проиграли от реформ. Эти люди не стали ни извергами, ни изгоями, изменится политический порядок — и они будут работать на восстановление страны. Отщепенцев, которые поклоняются мамоне, еще немного. Они не решат нашу судьбу, если мы найдем разумное, приемлемое для подавляющего большинства решение. Но сейчас состояние очень тяжелое: бедность одной части сопровождается демонстративным ростом благосостояния и потребления другой. Это порождает аномию в обеих частях.
Вспомним, как в России были созданы условия, в которых, согласно выводам Мертона, аномия возникает неизбежно. Одним из наиболее впечатляющих — в силу своей очевидности — следствием реформы в социальном плане стало обеднение большинства граждан.
Кратко опишем этот процесс. Воздействие проводимой в России реформы на общество было чрезвычайно разрушительным — это настолько очевидный факт, что не будем останавливаться на его доказательстве. Достаточное количество объективных показателей приведено, без всяких комментариев, в «белой книге» реформ [73].
Разрушение структур прежнего жизнеустройства создало ту питательную среду, в которой небольшое меньшинство смогло «наскрести» огромные состояния. Иными словами, обеднение большинства населения было выгодно некоторым социальным группам и явилось результатом их целенаправленных действий. Можно сказать, что оно явилось следствием молниеносной гражданской войны, в которой неорганизованное большинство потерпело поражение и было ограблено победителями.
За 1990-е годы в России сложилась огромная общность людей, которые не могли бы выжить, не нарушая норм. Вот размеры этой общности (2004 г.): «Истекшее десятилетие, когда численность бедного населения колебалась в пределах от 30 до 60 млн человек, характеризует весьма тяжелую ситуацию в стране, если учитывать, что сам уровень прожиточного минимума (ПМ) обеспечивает лишь физическое выживание: от 68 до 52% его объема составляют расходы на питание. Таким образом, в этих условиях около 45 млн человек либо вырабатывали стратегию выживания, либо пауперизировались, переходя в слой маргиналов» [23].
Очень тяжелым был 1993 год: «Падение чувства близости буквально со всеми группами отражает психологическое состояние, связанное с глубокой аномией, явно обнаружившей себя в тот период. В сознании людей российская трансформация зашла в тупик. 1993 год можно охарактеризовать как переломный для российского сознания: происходит переход от политического к социальному мировосприятию: политические события влияют и стимулируют, но не политическое сознание и поведение, а социальные чувства и рефлексии… Пик социополитического кризиса вызвал сильнейшую аномию и отчуждение буквально от всех социогрупповых образований, и в первую очередь от больших коллективных солидарностей» [92].
Но в этой книге речь идет не только об объективной стороне реальности, а о том, как она преломляется в сознании, и прежде всего в системе нравственных и правовых норм.
Быстрые и подвижные процессы, породившие бедность в России: приватизация и изменение типа распределения доходов. Приватизация лишила подавляющее большинство населения РФ постоянного источника значительных доходов в виде «дивидендов частичного собственника» — от общественной собственности на землю, промышленные и другие предприятия. Эти дивиденды распределялись на уравнительной основе в виде низких цен на главные жизненные блага или даже бесплатное предоставление таких благ (например, жилья). Как «частичные собственники» средств производства граждане СССР имели право на труд (на рабочее место) и были обязаны трудиться. Это объективная сторона дела. Для нашей темы важно восприятие этой реальности.