Ансаровы огни
Шрифт:
А. ШМАКОВ
СКАЗ ОБ УРАЛЕ
Как корни ковыля не умирают, так не умирают легенды, предания и были об Урале.
Вроде нет их, забыты все, а прислушаешься — то здесь, то там память народная прорастает ковылем таинственной молвы, веселым узорочьем старинной речи.
Услышала я недавно в старом уральском заводе,
Говорят также, что когда-то, в стародавние времена, перейти из пещеры в пещеру труда не составляло — торная была дорога. Правда, кто ее торил, неведомо — то ли человеки, чудь незнаемая, то ли нечистые силы, дивы, шайтаны разные. Только и в наше время люди, проникая в те пещеры и те ходы, где пройти можно, много следов находят: где домница поставлена, где камень-аметист лежит, а где след ноги человеческой отпечатался…
Но потом что-то случилось, будто гора на гору шла, камни плавились, из недр земных солнце выливалось; кто-то из людей хотел все это остановить, да, видно, не смог, хоть не простой человек, а гигант, богатырь был…
Легенда — зародыш, сказ — человечинка. Слово к слову, как камень к камешку на богатом уборе, собрала я сказ об Урале.
Было это давно, когда не строились еще в наших местах ни города, ни заводы. А если поглядишь сегодня с Юрмы или Таганая на древние шиханы и хребты, хранящие неразгаданные тайны земли, то поймешь еще крепче, как давно это было.
Жил в ту давнюю пору богатырь, по имени Ураим. И, как говорится в старинной сказке, был он красоты несказанной. Словно месяц на небе да вечерняя заря его породили. И ежели поглядит на кого — в холоде согреет, в жаркий полдень — утренней прохладой обдаст.
Любил Ураим родные горы и степи, что скатеркой лежали за ними. И земля ему тем же отвечала — материнской заботой помогала. Вела туда, где для скота лучшие травы росли, где сладкие соки ее людей поили.
В дремучих лесах уральских, на высоких горах красавица Уралга жила. От женихов у нее отбоя не было. Но всем отказывала Уралга, сердце свое она давно Ураиму отдала.
И радовались люди за них. Да и как было не любоваться молодыми? Богатырь — будто кедр могучий, а она — как нежная сосенка в бору.
Но недолго длилась их счастливая пора.
Полюбилась Уралга страшному чудищу-шайтану Дэву. И не то, чтобы полюбилась, а покорить сердце ее захотелось ради гордыни своей. Не однажды шайтан перед Уралгой человеком являлся. Стукнется о землю да так, что задрожит все кругом, и к кошу Уралги всадником на своем черном коне прискачет. Поначалу не знал Ураим, что за незваный гость к ним зачастил. А когда разгадал, что это шайтан, то в бой с ним вступил.
Не раз бились они. И до тех пор звенели их клинки, пока гость не падал в изнеможении с коня и тут же пропадал бесследно.
Заслышав топот коня таинственного гостя, в страхе прятались люди кто куда да шепотом между собой говорили:
— Шайтан это. Вишь какой, сам черный и конь его черный. Огнем пышет каждая ноздря!
И не знал никто в кочевье, что всадник и, вправду, был шайтаном, у которого на уме только коварное да злое.
Не умея силой одолеть Ураима, решил он хитростью завладеть Уралгой.
В один из поздних вечеров, откуда ни возьмись, на кочевье налетел ураган. Засвистело все кругом, завыло, повалил снег стеной. Кинулись пастухи скот спасать. Ведь бараны, кони были для людей всем — пищей, одеждой, жильем. Сел на коня и Ураим.
И вдруг сквозь свист и вой ветра Уралга чудесное пение за кошем услыхала. Оно то приближалось, то где-то тонуло в вое метели… Поначалу Уралга подумала, что ей просто блазнит. Но пение становилось все сильней и явственней. Оно тревожило ее сердце и куда-то звало. И, не выдержав, Уралга накинула на плечи бешмет и, чуть приоткрыв дверь коша, выглянула из него. Ветер вмиг погасил огонь в каганце, и какое-то огромное чудище кинулось к ней. От страха обмерла Уралга и сил лишилась. Кругом же метель выла, кружилась, будто ликовала, радуясь за шайтана, за его победу над Уралгой…
Через какое-то время вернулся Ураим из степи домой. Зашел он в кош, и сердце его горем охватило. Любимая не кинулась, как всегда, ему навстречу. Как ни искал жену в сугробах, в лесу, — не нашел он Уралгу. След шайтана давным-давно метель уж замела…
Недолго мешкал Ураим. Сел на коня-птицу и, поклонившись до земли людям кочевья, помчался искать жену свою.
Только и взял с собою колчан со стрелами да охотничий нож, украшенный красным гранатовым камнем.
Долго-долго он мчался по горам и степи, лесами дремучими пробивался. И вот на пятый день пути, когда его конь от усталости изнемогал, да и сам Ураим устал, решил он отдохнуть, привал устроить. В лесной чащобе, меж двух гранитных скал, живо сгоношил шалаш. Развел костер, покормил коня, сам поел и на отогретую огнем землю лег, на седло голову положив. Лег, а спать не мог. Такая тоска его от дум взяла, — сил не было ее превозмочь. Посмотрел на стену леса, на звезды, что мигали над головой, прислушался к тишине, помня, что и она предать может, и из глаз его слеза покатилась. Это у богатыря-то! Не боявшегося встреч с медведем, ни с волчьей стаей, ни с рысью, ни с шайтаном.
Слеза Ураима прожгла землю своим горем, и тогда он услыхал непонятно откуда идущий голос:
— Когда горе такое у человека, не могу я спокойной быть… Не пугайся, батыр, не ищи меня своими соколиными очами. Я — Земля, я — все, что ты видишь, но не только это. Доверься мне, и, может, я тебе помогу.
Ураим, не зная куда смотреть, протянул руки к скале, осторожно дотронулся до сухого гранита и, сбиваясь от волнения, рассказал о своем горе. И хоть стужа и ветер обжигали лицо, руками он чувствовал чье-то теплое дыхание.
— Плохи твои дела, — сказала Земля, выслушав Ураима. — Узнаю проделки шайтана Дэва, двоюродного брата моего. Давно я борюсь с ним. Разворотил он в поисках богатства все мое чрево, прорыл ходы и выходы, да одного в толк не возьмет: главные дары земные — в сердце моем.
Почудилось Ураиму или на самом деле так случилось, но только по мерзлому граниту скалы будто улыбка пробежала, чьи-то глаза блеснули, и, словно в тумане, седая борода обозначилась.
«Неужто сам Горный Батюшка?» — встрепенулся джигит, а голос продолжал: