Антиквар. Тайна золотого эшелона

Шпагин Максим

В общем, пожалел я его.

Но только отдал деньги, как из засады выскакивает ОМОН, спецназ, оперативники, следователь с понятыми…Целая толпа. Выволакивают меня из машины с таким рвением, будто я Усама бен Ладен, взорвавший пол-Америки, и тащат в кутузку.

– Много дали?

– Условно. Но руку при задержании сломали.

– И вы не жаловались? – поразился чех.

Хозяин дома крякнул и посмотрел жалостливо.

– Чудной ты, – сказал он. – Я же судимый…

– Угу.

Гость опустил голову и некоторое время сидел молча. Видно было, что в нем боролись

противоречивые чувства. Хозяин тоже молчал и не делал никаких попыток разрешить облегчить ему принятие решения.

– Послушайте, – чех с видимым усилием поднял взгляд и тут же снова отвел его в сторону. Но преодолел себя и заставил смотреть прямо в зрачки собеседника.

– Послушайте, – повторил он. – Тайна Колчака – дело, в котором не может быть недомолвок. Или я абсолютно уверен в напарнике, или мы расходимся, и я действую один.

– Резонно.

– Поэтому или ты расскажешь мне искренне и без утайки все о своей жизни, или…

– Я понял.

– Тогда говори.

– Ну, – Юрий чуть усмехнулся и сделал слабый отрицательный жест. – Все рассказывать слишком долго. Давай конкретнее, по эпизодам. Что тебя больше всего цепляет?

– Хорошо. – Чех встал и обличающе указал ладонью на большую икону с Богородицей. – Вот это, насколько я могу судить, работа Симона Ушакова. По сути – народное достояние. И место ей, по самым скромным оценкам, не здесь, а в Третьяковской галерее. Но она у тебя. Почему?

Против ожиданий, хозяин дома не смутился, а скорее обрадовался.

– Ты, я смотрю, разбираешься в иконописи?

– Я историк. Диссертацию защищал по русской культуре. Но мы уходим от темы.

– Ладно.

Юрий помолчал, как бы восстанавливая в памяти прошедшие события и начал рассказ:

– Началась эта история с того, что мне позвонил антиквар из соседней области и сказал, что у него имеется редкий стальной самовар. Такой самовар сейчас практически нигде не встретишь. Сталь сильнее подвержена ржавчине, так что сохранившийся экземпляр по любым меркам – уникум.

Разумеется, я поехал.

А там смотрю, у него в подсобке, лицом к стене, стоит большая икона, высотой больше метра и шириной сантиметров в 70. Я спрашиваю: «Что такое?». Да вот, говорит, купил, а теперь не знаю куда деть. Стоит три года, никто не берет. Доска старая, XVI век, а живопись новая, начала ХХ века. В общем, пустышка.

Я посмотрел.

Когда берешь такие иконы, всегда есть вероятность, что под верхним слоем сохранилась старая живопись. Но зачастую мастер, поновляющий икону, уничтожал старый слой. Острым ножом или шилом чиркал крест на крест на старом левкасе* решетку… Ну, типа как под штукатурку раньше решетку делали, чтобы прочнее держалась.

Сверху накладывал новый грунт и на нем писал. Понятно, что при таком поновлении, ничего прежнего сохраниться не могло.

_____

*ЛЕВКАС (от греч. leukos – белый), меловой грунт в русской средневековой живописи.

Но если старый левкас не крошился и держался прочно, мастер мог просто наложить свою живопись поверх старой. В таких случаях нижний слой иногда чуть заметно проступает этаким слабым рельефом.

А в той иконе, что показал мне антиквар, никаких рельефов не наблюдалось. Более того, владелец несколько раз показывал свое приобретение разным специалистам. Те смотрели так и сяк, но пришли к выводу, что нижнего слоя не существует. Так что имелась только старая доска и весьма посредственная живопись начала ХХ века.

Меня антиквар этот спрашивает: «Может возьмешь?». А я еще собирался по делам в другую область ехать. Икона большая, в машину еле-еле убирается. И я сказал, что заберу на обратном пути. «Только уж не обмани», – беспокоился он. В общем, я дал задаток и уехал. На обратном пути забрал.

Дома стал смотреть подробно.

Изображена была Богородица с младенцем на руках. Живопись сделана маслом и вполне аккуратно. В общем, за скромную цену образ вполне можно было продать. Но я решил попробовать заглянуть чуть глубже.

Сложность состояла в том, что масляную живопись никакими растворителями трогать нельзя. Потому что можно повредить нижний слой. Но в первую очередь требовалось убедиться, что этот нижний слой существует.

Я сделал окошечко на полях – ничего нет, один левкас. Сделал еще окошечко в другом месте. Тот же результат. И третье окошечко – тоже пусто.

Неужели, думаю, в самом деле пустышка?

В конце концов, решился сделать окошечко на щеке изображения.

Точность тут требовалась ювелирная. Снятие слоя масляной живописи очень тонкий и трудоемкий процесс. Поскольку растворителями пользоваться нельзя, берут скальпель, точат его до остроты бритвы и начинают аккуратно, по миллиметру срезать. Причем очень осторожно! Надо очень сильно руку набивать, чтобы чувствовать, где можно срезать и сколько можно. Это самый сложный вид реставрации.

И, разумеется, цена вопроса была велика. Одно дело напортачить где-нибудь в стороне, где кроме фона ничего быть не может. Совсем другое – неосторожным движением изувечить изображение в районе лица.

В общем, я повязал на лоб повязку, чтобы, когда работаю, наклонившись, пот на икону не капал, и осторожнейшим образом взялся за скальпель.

И сразу пошла хорошая живопись!

Как оказалось, новое изображение было выписано точно по контуру старого. Поэтому на полях ничего не обнаруживалось. И рельеф не просматривался.

Но стоило мне раскрыть окошечко на щеке… Все, я стал работать.

Азарт, конечно же, был необычайный. Три месяца по восемь часов в день… Это ж почти квадратный метр площади иконы требовалось расчистить по миллиметру! И цена каждого движения была велика – нигде, ни разу нельзя было ошибиться.

С утра я входил, молился, надевал на лоб повязку и трудился до вечера, не разгибая спины. Другие бы сказали, что я работал, как каторжный, но мне это доставляло необычайную радость.

Когда миллиметр за миллиметром открывается то, что создано великим мастером в XVII веке, это такой восторг, что словами выразить невозможно.