Антиутопия господина Шивина
Шрифт:
Мокрая снежная каша, приправленная экстрапеском и солью, тонкий слой льда, обёрточно покрывающий низкий бордюр, нога соскальзывает, падаю, забывшись, кричу от боли, потом собираю с асфальта промокший, никому не нужный, собственный, живой пока ещё, труп. Граница злосчастия пройдена, злополучие до нельзя свежо, жаль, движение остановлено, так бы кинулся под автобус и пошло бы всё подзем, шёлковую, молчаливую, мёртвую глубину. Вот такая вот драма печальная, вот такие вот суперстихи, вот такая вот жизнь неслучайная,
…
Мощённое, двухцветно-серое, пятиэтажное здание городской администрации, влитое в улицу аккуратным, тупым прямоугольником. Ничего лишнего, ничего нового. Фасад здания украшен разросшимися кустарниками, ветвями, спутавшимися между собой, на крыше клокочет выцветший триколор, захваченный порывистым ветром. Тяжелые двери открываются, вхожу, киваю тётеньке в приёмной, она улыбается и тоже приветствует меня. Какая же всё-таки милая женщина, даже несмотря на её квадратную стрижку. Потом далее по коридору и здесь, в самом конце, похожий на старый чулан, заваленный разной макулатурой, находится мой личный кабинет, вмещающий стул, стол, стакан, сахар рафинад, индийский чай, вечность, заключённою в пространство между этими предметами из цельного дерева, сделанный маленький табурет и в вазе стоящие одиноко цветы, собранные ещё в июле этого лета.
Сажусь за стол, включаю компьютер и втыкаюсь в маленький раритетный монитор со встроенным динамиком сзади. Звучит музыка в плейлисте, листаю в контакте новости и конклюзия такова, что все мои друзья идиоты, какая напасть, отличный повод для прощального селфи.
Танка висит на стене напротив (в тибетском изобразительном искусстве – изображение религиозного характера) там пузатый, тёмно-синий Махакала, в тигровой юбке и золотыми серьгами, охваченный пламенем, пронзает менявзглядом, напоминая тем самым о недельном докладе, о его деланье, растянутом уже, итак, слишком сильно во временной рабочей прогалине. Сегодня просто необходимо написать какую-нибудь чушь и не начать играть в онлайн танки. Надо настроиться, основательно, до скончания сокращенного рабочего дня, поработать, как в старые добрые времена, представить себя, как прежде, старательным. Готовым понять необоснованное увеличение в повседневных трудах, никому ненужной отчётной бюрократии, сделать всё в лучшем виде, без логики, во злобу дня протиснуться сквозь грубые тернии обязательного, никому не нужного недельного, рабочего, раздутого во сто крат,хрияисповедания.
Вера такова, что заходит именно в это время и зовет пить чай. Сегодня не зашла, наверное, ведает о моём подвешенном подотчётном положении. Не хочет мешать, но, если честно лишь одна она никогда не вызывает во мне волны стеснения и желание смыться из-под внимательных глаз людей, работающих вместе в одном помещении. Вера очень хорошая девушка, недавно работает здесь, но на этом лучше закончить рассказ о ней, не думать лишний раз, принять во внимание намёк судьбы, который преподнес мне её молодой человек, когда в прошлый раз подвёз меня домой на своём Хаммере. Пусть даже время, проведенное с ней, как глоток воздуха, как свежая струя в болоте дней, невинная беседа, преображающая бремя. Её глаза, например, её уста, например, прекрасны, но не сравнятся с её способностью слушать людей, её живым оптимизмом, открытостью и пониманием к чужому несчастью. Но лучше оставить. Оставляю, и тут же стук в дверь.
– Привет!
– О, привет! – без какого бы либо, радостно отвечаю ей.
– Пишешь?
– Пишу…
– Пишется?
– Вроде.
– Заходи, как напишешь, ко мне.
– Если напишу, зайду.
– Заходи, жду.
– Ок. Я тебя понял.
Помню, как-то один раз, прошлой зимой, новогодней ночью, после очередного любовного фиаско, шёл домой, в предрассветной морозной тишине, постепенно теряющей ночную синеву, налипшую на пушистые белые сугробы. Пьяный в сопли, еле передвигающийся. Изучая взглядом сонные балконы, заваленные всяким хламом, залитые электрическим светом, забытым в соседних комнатах, плотно прижатых друг к другу домов малосемеек. И вдруг, тоска, и без того приличная, внезапно, без весомых на то обстоятельств, больно увеличила давление. Тленная, противная, пьяная извороть пробила изнеможённой трясучкой, и я упал в пышный, глубокий, придорожный сугроб, провалился полностью в скрипучие, плотные объятья. С некоторыми усилиями перевернулся на спину, и с удивлением замер от неожиданного телесного комфорта. Приятно звенело в ушах, мысли, одна за одной затихали без какой-либо возможности быть до конца услышанными. Свежий запах снега, и всё показалось таким несерьёзным, квадратным, реально несуществующим. Казалось, чтоесли закрыть глаза, уснуть, открыть глаза,то проснувшись можно оказаться совсем в другом измерении, где жизнь не имеет границ в виде чувственных наслаждений и прочего рода временных ценностей. Дыхание становилось всё более глубоким, я начал терять контроль, и перед тем, как вырубиться, слышу внутренний голос, тот вопит о мазе на хрен окоченеть к чертям, если заснуть здесь, вмёрзнуть к херам, коли поддаться этой обманчивой неге. А она влечёт, сладко нагнетает, осаживает всё глубже и глубже, и вот, уже на фоне слышен собственный храп… Но судорога в помощь, недолго думая, действую, шевелюсь, что есть силы. Руки не находят опоры, проваливаются, левая глубже, по инерции иду за ней, и вот уже морда в сугробе. Упираюсь коленями, победа, плотно стою на земле на четвереньках, красными пальцами правой руки счищаю с лица оставшийся снег, свободен.
Конец ознакомительного фрагмента.