Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10

Хорватова Елена Викторовна

«Запретить молоко — благородная цель?» — изумился Петр Васильевич.

Гесс засмеялся:

«Они, конечно, с придурью, но им так видится… в конце-то концов, они всего лишь за благополучие буренушек ратуют: думают, если их молоко отдают на продажу, телятам ничего не достается!»

И не стал ничего предпринимать: даже начальнику своему — Можайскому — не доложил о беседе с управляющим.

И вот — результат (прямо в эту минуту думал Петр Васильевич): прошляпили господа из полиции кружковых безумиц! А ведь чего, казалось бы, проще? Не каждому ли ребенку известно? — только начни впадать в какие-нибудь крайности, и всё уже само по себе закрутится! Сегодня — запретить молоко. А завтра уже — и самих коров… и ведь обоснование обязательно найдется! Не лучше ли смерть, нежели вечное рабство? Не лучше ли сразу

уйти на мясо, чем год за годом истощать себя на чужую поживу и жить взаперти?

Но, как мы уже сказали, оказавшись за надежно закрытыми воротами и потому в безопасности — и для себя, и для драгоценных коров, — Петр Васильевич ощутил облегчение и в беспорядочных мыслях своих несколько охолонился. Он по-прежнему ничуть не сомневался в том, что сумасшедшие бабы могли вот-вот заявиться на ферму и устроить в ней массовую резню. Однако само по себе направление бушевавших в нем мыслей изменилось:

— Постой-ка! — воскликнул он вдруг, глядя на Николая. — Да отчего же ты в полицию не побежал?

Николай ответил ошеломленным взглядом: ему такое и в голову не пришло!

— Не знаю, — ответил он, сминая руками свой фартук, — старший велел к вам бежать…

— Интерееесно… — протянул Петр Васильевич и, махнув рукой — иди, мол, за мной, — направился вглубь «коровника».

Этот «коровник» — основа всей фермы — представлял собою довольно обширное помещение, располагавшееся в первом этаже еще более обширной хозяйственной постройки. Постройка была стара — лет сто, а то и более, насчитывала, — но года три-четыре тому назад, когда Петру Васильевичу предложили занять должность управляющего, ее модернизировали: подремонтировали, утеплили, изменили планировку… И хотя по внешнему виду она осталась практически такой же, какою её застали застройщики слившихся в один участок территорий, отошедших к «дому Ямщиковой», внутри она мало напоминала саму себя, но прежнюю. И если бы жив был еще какой-нибудь из ее предыдущих владельцев, он не узнал бы в ней своё прежнее имущество.

Тем не менее, из всего буквально следовало, что когда-то нынешний «коровник» коровником вовсе не был, и это было чистой правдой. Участок находился в собственности еще с первой трети восемнадцатого столетия, но в те времена — и вплоть до середины девятнадцатого века — он отдан был под садовое хозяйство. Тогда весь двор перед постройкой — тогда и не маленький — занимали регулярный сад и огород. Плодовые деревья давали урожаи недурственных яблок и вишни, а огород — различных овощей. Постройка же служила хранилищем: специально оборудованным так, чтобы сохранять урожаи как можно более долго. В пятидесятых годах [663] огород уничтожили, а сад — вырубили: тогдашнему владельцу участка такое использование городской земли показалось нерациональным. Однако трогать постройку он не стал: она подверглась первой своей «модернизации», из хранилища фруктов, ягод и овощей превратившись в склад всякой всячины. В разные годы на этом складе хранились разные товары, но общий принцип был одинаков: здесь оптом перепродавали то, в чем Город нуждался неизменно — креозот, селитру, различные промышленные соли и кислоты. В общем, никто и в мыслях тогда не смог бы допустить, что когда-нибудь здесь же обоснуется молочная ферма.

663

XIX века.

Скорее всего, такого и не случилось бы, но, как обычно, вмешался случай. Последний — перед продажей участка под «дом Ямщиковой» — владелец оказался человеком азартным и гулящим. Он мало напоминал своих предков — почтенных купцов — и мало напоминал своего отца: строгого — как его помнили, — замкнутого на себе и своих делах. Последний владелец вышел иной породы, возможно, унаследовав эту породу от матери — дочери какого-то офицера из некогда блестящего, а позже — вконец разорившегося семейства. Последний владелец, едва — по смерти отца — к нему перешло семейное предприятие, пустился во все тяжкие, ни в чем себе не отказывая. А так как богатым он вовсе не был — отцовское дело просто неплохо его обеспечивало, — то быстро начал тонуть в не менее быстро накопленных беспорядочных долговых обязательствах. День за днем, месяц за месяцем и… промотано было всё без всякого остатка. Самый

участок со складом был отдан за долги — таким же беспутным людям, в головах у которых никак не могла укорениться идея заняться полезной деятельностью. А там и предложение о продаже подоспело: как раз от того, кто замыслил слить воедино несколько домовладений и превратить их в одно — обширное, с огромным доходным домом величественных фасадов и массы комнатушек и флигелей со дворов. Разумеется, предложение было принято.

Застройщик предлагал новому владельцу снести постройку: на ее место могло удачно вписаться одно из «внутренних» крыльев планировавшегося к строительству дома. Однако новый владелец отказался. Свой отказ он мотивировал очень просто: в Городе вообще и в Васильевской части особенно — острая нехватка именно такого рода помещений: складских, вообще промышленных, расположенных не на выселках, а на расстоянии вытянутой руки от конечных потребителей. Сдавать под склады цокольные этажи доходного дома — абсурд, а вот иметь во дворе подходящее строение — отличная штука! К гадалке не нужно ходить, чтобы дать предсказание: при должном управлении такое строение способно приносить отличный доход! Даже лучший, нежели еще один флигель.

И все же, когда к этому человеку обратились с вариантом аренды, он растерялся:

«Молочная ферма?» — удивился он.

«Именно!» — подтвердили ему. — «Лучшая и самая современная!»

«Но прямо через двор уже есть одна: вы разоритесь, не успев начать!»

«Вряд ли».

Хозяин — барин: ферма так ферма. Ударили по рукам. И постройка обрела свою новую жизнь. Её, как мы уже сказали, подновили внешне, утеплили (что для хранилища фруктов, что для промышленного склада требовалось совсем иное — прохлада), изменили планировку внутри, а затем… завезли коров и оборудование. Ферма начала функционировать.

Николай неоднократно бывал здесь, но поражался всегда. Вот и теперь, следуя за Петром Васильевичем, он с неподдельным интересом озирался: то разглядывая великолепных коров, содержавшихся в невероятных чистоте и порядке, то — работавших без всякой суеты служащих.

Эти служащие выполняли множество работ, причем каждая из работ производилась на виду: любой мог видеть все процессы — от доения коров до сцеживания сливок с молока; от розлива молока и сливок по крынкам и бидонам до взбития масла. Любой мог видеть, что здесь не было места обману: в молоко не подмешивали известь, муку или яичный белок, масло было свежайшим и того великолепного желтого цвета, какое и должно быть у натурального сливочного (коровьего, как говорили тогда) масла.

Впрочем, не меньшее удивление вызывали и чаны, в которых сливки и молоко пастеризовали. И хотя технология пастеризации была уже не новой, в России вообще и даже в столице в частности она применялась редко. Всякий раз, видя эти чаны, Николай не удерживался от вопроса:

«Зачем вы это делаете?»

И всякий раз получал от Петра Васильевича довольно двусмысленный ответ:

«Чтоб было».

Двусмысленность заключалась в том, что не всё молоко и не все сливки подвергались процессу пастеризации. Как и не всё масло взбивалось именно из пастеризованных сливок. Даже наоборот: большая их часть — и молока, и сливок, и масла — обходились без этого «новшества», и именно это-то и было странно: зачем такое разделение? Для чего и для кого оно? Петр Васильевич от прямого ответа увиливал.

Правда же заключалась в том, что ферма с первых же дней своего существования — решением управляющего, то есть того же Петра Васильевича — ориентировалась не только на местный спрос, но и на широкое распространение продукции. Но молоко и сливки, и даже масло не могли сохраняться в свежем виде настолько долго, чтобы «далёкие» покупатели получали их неиспорченными. В случае с маслом, конечно, можно было прибегнуть к старинному способу соления, но в молоко и сливки соль не положишь! Да и с маслом всё было не так уж и просто: к началу века не только столичная, но и провинциальная публика достаточно избаловалась свежим — вкус соли уже казался «не тем». Соленое масло не употребишь на бутерброды или, по крайней мере, далеко не на все. Соленое масло даже для жарки подходило отнюдь не всего из того, что стало к началу века привычными блюдами не только высших, но и просто зажиточных слоев населения.