Антология русской мистики
Шрифт:
– Много, барин, страсть много! Без счету дарили. Один этот керосинщик из города Парижа сколько привозил! То брошку, то серьги, то диамеду. И все от господина Лялика. Это уж, говорят, из первых первый…
Агашин чиркал что-то в записную книжку.
– Великолепно, дорогая моя. Простите, я перебью нить ваших драгоценных мыслей. Вы говорите, что такой у вас порядок заведен был, – в одиннадцать часов подавать ей прямо в постель кофе. Но ведь, согласитесь, подобный образ действий не всегда удобен… А вдруг барыня там не одна в спальне?
С
– У нас такого не было заведения. У нас дом строгий. Мы никому не позволяем ночевать.
– Вы меня не так поняли, голубушка. Я вовсе не желаю набрасывать тень на репутацию вашего почтенного дома. Но меня лишь интересует вопрос, был ли кто-нибудь вчера в эту фатальную для вашей бедной барыни ночь?
Горничная торопливо закивала.
– Был, был. Его рук дело, душегуба!.. Кто же другой? Он и порешил, он и бриллианты унес…
– В таком случае, – развел руками Агашин, – все ясно, как шоколад. Почему же не арестуют этого господина?
– Кого, барин?
– Понятное дело кого, – убийцу!
– А вы его знаете?
– Я? Вот вопрос! Откуда же я могу знать…
– И я не знаю, барин, и никто не знает… Потаенный человек он – вот что!
Репортер узнал следующее:
Вот уже около года у Скарятиной бывал какой-то "черный барин". Он тщательно скрывал и свое имя, и свои посещения. Никогда и нигде не показывался вместе с Антониной Аркадьевной, не провожал ее из театра. Уходил и приходил по черному ходу… Так легче замести следы. На парадной всего шесть квартир. Швейцар наперечет знает кто куда ходит в гости. А во дворе – квартир видимо-невидимо. Да и много ли там разберет сонный дворник?
Одевался "черный барин" хорошо. Вид имел солидный, внушительный. На чай давал щедро. Когда рубль, когда трешку, когда и золотой.
Белье тонкое и по обхождению видать, – заправский барин. А только вряд ли сама покойница толком знала его настоящее имя… Чужих при нем никогда не бывало. Все один, да один…
– Ну, а вчера он ушел поздно?..
– Кто его знает. Может в четыре, а может и в пятом… Мы с кухаркой Прасковьей рядом с кухней спим. У нас – комнатка. Мы и не слышали… Нам ни к чему…
– А кто же дверь за ним запер?
– Сам. С той поры, как стал он ходить к нам, барыня велела американский замок приделать на черную лестницу…
Репортер задал горничной еще несколько вопросов и взялся за доктора.
– Кинжал – ни в коем случае! Рана маленькая. Потеря крови самая незначительная. Преступник заколол ее тонким четырехгранным стилетом, чрезвычайно острым. Такие обыкновенно бывают скрыты в заграничных тростях.
Агашин от доктора опять к горничной:
– Вы не помните, голубушка, этот чертов, или как там его, черный барин пришел вчера с палочкой?
– Не помню, была, кажись… Ни к чему это мне…
Агашин бомбой влетел в кабинет редактора "Невских Зарниц".
– Вы? – только
– Я, собственной персоной, – ударил Агашин себя указательным пальцем в грудь.
– Но… но вас же не велено пускать в редакцию… Рассыльный! Где рассыльный? – и редакторский палец потянулся к затерянной где-то под столом кнопке.
Агашин остановил его жестом, не лишенным величия.
– Будет вам, Александр Максимыч! Подождите мгновение. Что, не можете забыть декольтированного Победоносцева?.. Так слушайте же. У меня в кармане бешеная сенсация, да какая! Опереточная примадонна убита с целью грабежа своим великосветским поклонником… похищены бриллианты польского королевского дома.
– Агашин, голубчик, врете, ведь врете все! – с дрожью в голосе и каким-то сладостным трепетом потянулся румяный и тучный Александр Максимович к репортеру, словно перед ним было чарующее видение, которое вот-вот исчезнет.
Но Агашин и не думал исчезать. Сейчас в этом кабинете он чуял под собою прямо на редкость твердую почву. В ответ на редакторские сомнения, он бросил спокойно:
– По двадцать копеек строка, не меньше трехсот строк и – деньги под рукопись.
– Голубчик, возьмите по десять?
– Я вижу, больше мне здесь нечего делать. Иду в "Петербургские Отблески".
– Ну пятнадцать?
– Имею честь кланяться, надо уважать печатное слово. Торг недопустим здесь.
Редактор махнул рукой, – пропадать, так пропадать.
– Давайте же ее, давайте скорей!
– Кого?
– О, будьте вы прокляты, – конечно рукопись!
– Она у меня вся в голове. Взял и написал.
– Так пишите, пишите скорей! Садитесь рядом в соседней комнате и пишите. Да разбейте на пикантные заголовки. Где? На Екатерининском канале? Скарятина? Вот ужас! Позавчера смотрел ее. Полуголая вышла на сцену… Скорее, Агашин, скорее…
Через два часа Агашин протянул редактору целую пачку разгонисто и крупно написанных листочков. Александр Максимович с торопливой жадностью просматривал фельетон, задерживаясь на пикантных подзаголовках.
– …Между рампой и смертью… Кровавая ночь любви… Горничная-наперсница… Бриллианты королевского дома… – бормотал весь красный от удовольствия редактор. И, сложив рукопись, пометив ее к набору, он позвонил рассыльного, уже не замечая присутствия репортера.
– В типографию, Павел, сейчас же!..
Но Агашин резко напомнил о себе, став между Александрам Максимовичем и рассыльным.
– Этот номер не пройдет!
– В чем дело, голубчик?
– Сначала, согласно условию, будьте добры дать мне записку в контору на получение шестидесяти рублей.
Редактор пожал своими толстыми бабьими плечами.
– Ну извольте, извольте, пишу! Какой вы колючий, Агашин…
– Будешь колючим, когда за комнату надо платить. У меня от шестидесяти рублей сегодня же и хвостика не останется, а я на завтра вам дал бешеную розницу.