Антология Сатиры и Юмора России ХХ века

Кривин Феликс Давидович

«Сумародок!» — восклицал Степкин и опять записывал.

Были у этих двух феноменальных людей и свои маленькие слабости. Степкин, например, был влюблен в тетю Женю по имени Катерина Ивановна. Тетей Женей Катерину Ивановну называли за выдающиеся свойства ее фигуры, и Степкин любил в ней именно ту часть, которая называлась Женя, а к остальной Катерине Ивановне относился несколько настороженно. Особенно его настораживало то, что Катерина Ивановна ходит к Александру Ивановичу — и это при живом муже Хренопуло, алкоголике и мечтателе, которого трезвым можно было застать либо в раннем детстве, либо уже в могиле, куда вряд ли кто-то захотел бы за ним последовать. Не было у Хренопуло на этом свете столь верных и любящих людей.

Поэтому

Хренопуло Степкина не смущал, его смущал Александр Иванович П., к которому тетя Женя (Катерина Ивановна) ходила на квартиру. Он ведь не знал, что она ходит в самом хорошем смысле, хотя и тот смысл, о котором думал Степкин, тоже не плохой и довольно-таки в нашей жизни распространенный.

И пока тетя Женя находилась у Александра Ивановича П., Степкин шел к ее мужу Хренопуло, который по обыкновению был после получки и тихо и отрешенно мечтал во дворе, принимая каждого подходящего к нему за представителя внеземной цивилизации. А когда тетя Женя выходила от Александра Ивановича, Степкин направлялся к нему и ревниво осматривал поле своего поражения, но ничего компрометирующего обнаружить не мог, поскольку Александр Иванович успевал все привести в порядок и встречал Степкина с неизменно умным лицом и словами, обращенными к политике нашего государства. Степкин слушал о политике и обещал это все передать, непременно передать и даже кое-что записывал для памяти.

Устав от разговоров о политике, Степкин возвращался к Хренопуло, надеясь выяснить некоторые обстоятельства касательно его жены, но Хренопуло не помнил своей жены и воспринимал ее как планету Женю на орбите звезды Катерины Ивановны, а Степкина как пришельца с этой Жени, который прилетел за Хренопуло, чтоб забрать его туда для дальнейшего прохождения жизни.

«Ни в коем случае, — говорил Хренопуло и кивал головой. Собственно, он качал головой, но по ошибке не в ту сторону. — Я ни в коем случае никуда не поеду. Потому что я, во-первых, люблю Родину, а во-вторых, меня не пустят. Ни в какую цивилизацию. Потому что у меня такая анкета. Ты никогда не видел мою анкету? Обязательно посмотри, это что-то особенное!»

Конечно, Степкин видел его анкету. Он вообще многое в жизни повидал.

Жизнь у Степкина была сплошной детектив, но кое в чем отличалась от детектива. Там, в детективе, главное лицо — человек, который ищет преступника, а в жизни элемент риска отсутствовал, все преступники сидели по своим квартирам и тихо ждали, когда за ними придут. Поэтому в жизни главным лицом становился не сыщик, а следователь. Без него преступник прожил бы жизнь, да так бы и не узнал, что он преступник.

Степкин, однако, следователем не стал, но из него получился секретный сотрудник. Он следовал за объектом и передавал его мысли на расстояние, так что в определенном смысле он все же стал следователем.

В его записной книжке в качестве эпиграфа были написаны такие слова: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная. А. С. Пушкин». С одобрения Пушкина он и занимался своей деятельностью, которой оценка великого поэта сообщала и поэзию, и высокое благородство.

Фамилия Степкин была не его, а жены. В своей жизни, чтоб замести следы, он постоянно переходил на чью-то фамилию. Он и женился не по любви, а для конспирации, а рассекретившись, разводился.

Громких фамилий он избегал. Чем громче фамилия, тем ее лучше слышно. Когда-то его увлекла женщина по фамилии Лермонтова, и только из-за ее фамилии он на ней не женился. Он опасался стать Лермонтовым, Лермонтовы долго не живут. Вместо Лермонтовой он тогда женился на обыкновенной женщине Ивановой — не Татьяне Ивановой, не Наталье Ивановой, а просто на Ивановой. Была такая женщина.

Три года он прожил под незаметной фамилией Иванов. А потом внезапно прогремел Иванов — не то писатель, не то государственный деятель, — и пришлось Степкину разводиться с женой, чтоб не греметь такой громкой фамилией.

Для него не было отдыха, не было свободных

от работы минут. Однажды он разговаривал по междугородному телефону с женой, и вдруг, как это бывает, в его разговор вклинился другой, весьма подозрительный по содержанию. При этом назывались такие нетелефонные имена и должности, что он уже не слушал, что там кричала жена, а мучительно соображал, кто такие эти вклинившиеся в разговор абоненты, из каких они городов, из каких учреждении и как бы их подольше задержать на линии. Жена уже давно повесила трубку, а он все кричал из кабины телефонистке: «Дайте еще пять минут!» — хотя и не знал, что будет делать с этими разговорами, каким образом они могут ему пригодиться.

Больше всего он любил очереди, потому что в очередях люди бывают особенно откровенны. А кроме того, там непременно что-то дают. Если из соображений конспирации нельзя стать в ту же очередь, можно стать в другую: у нас хватает очередей. Они, допустим, стоят за водкой, а ты займи за колготками и отсюда, от колготок, слушай, о чем там, за водкой, идет разговор.

Разговоров было много. Особенно о нашей отечественной промышленности и не менее отечественной торговле. О том, что кому-то привозят колготки непосредственно домой, минуя все магазины, прямо из Франции. Или из Италии. Или из других государств. Но тут колготки кончались, и Степкин оказывался перед диаграммой в виде чулка: «Рост чулочного производства по сравнению с 913 годом» (началом княжения великого князя Игоря). Приходилось становиться за какими-нибудь билетами — то ли на выезд, то ли на въезд, то ли просто на сидение где-нибудь, допустим, в театре.

Он жил среди людей, которые были, как кусты в ночном парке под колеблющимся фонарем: то одна веточка высветится, то другая. И не узнать, что у них там, в тени: какие мысли, какие настроения. Вся их открытость от верхнего света: как фонарь повернется, какой бросит луч. Люди — только блики в глубине ночи, как волны под луной: поднимется большая волна, а высветится маленьким бликом. Маленькая же может высветиться большим. И не поймешь в темноте, какая там из них больше.

Это — в темноте. А на свету Степкин жил дворе, как остальные соседи: как Александр Иванович П., как тетя Женя и ее муж, алкоголик и мечтатель Хренопуло. Всякий раз, расставшись с очередной женой, он возвращался в этот дом — к своему детству, к своей юности и к своей любви, которую осуществить не мог, и не только потому, что в этом случае ему пришлось бы стать Хренопуло, а становиться Хренопуло не хотелось, — но он не мог позволить себе открытой жизни при столь закрытой профессии. Он мечтал о конспиративной квартире, в которой можно жить с конспиративной женой, воспитывать конспиративных детей… Но тетю Женю слишком хорошо знали в городе, потому что она работала в гастрономе.

Вот и все, что можно узнать о Степкине. Маленькой его слабостью была его большая любовь, а в остальном это был феноменальный человек, передавший на расстояние больше мыслей, чем передал Сократ всем своим ученикам, хотя передавал их в одно-единственное учреждение.

А какая слабость была у Александра Ивановича П.? У этого поистине государственного ума, способного принимать поистине государственные решения, была слабость, о которой можно догадаться, если намекнуть, что была она связана с любовью к прекрасному в сочетании с любовью к хорошим деньгам.

Нет, он не спекулировал картинами и не пел в эстрадном ансамбле, он не поставлял девочек в зарубежные дома благородных девиц.

Александр Иванович шил лифчики, отдавая дань красоте и принимая дань за работу.

Это была его вторая, древнейшая профессия, потому что занимался он ею с юных лет, и первой своей профессией он стал заниматься намного позже.

В первой, основной профессии Александра Ивановича не было ничего интересного ни с точки зрения эстетической, ни с точки зрения материальной, поэтому и говорить о ней ни к чему. А вот вторая, древнейшая была его вечной слабостью и вечной любовью.