Антология сатиры и юмора России XX века. Том 21
Шрифт:
Один из наших героев, Вадим Китоусов, уже рассуждал однажды над природой случайного. К этим размышлениям можно еще добавить, что случайности и совпадения бесконечно играют между собой в сложнейшую и порой утомительную для человечества игру. Некоторые считают, что совпадения и случайности — явления одного порядка. Большая ошибка! Совпадение по сути своей противоположно случайности, ибо с чем-то совпасть — значит уже вступить в какой-то ряд, в череду событий.
Человек всегда стремится расчленить явление, и люди деятельного типа, приемистые и устойчивые на виражах, с ходу все объясняют «случайностями» и, не задумываясь
Не будем же уподобляться ни тем, ни другим, а попытаемся объяснить эту встречу диалектически. Итак, случайно совпало, что Слон, Морзицер и Великий-Салазкин оказались майским вечером 195… года на Выборгской стороне, случайно совпало, что всем троим в один момент захотелось поесть, случайно совпало, — что перед каждым из троих почти одновременно выросло светлое жизнерадостное здание фабрики-кухни, этот цветущий и по сю пору розан конструктивизма… Столь слаженная игра противоположностей поневоле наводит на некоторые подозрения. Увы, дальше гармоническое развитие событий прерывается: ведь не захотелось же всем троим казацких битков с гречневой кашей. Нет-нет, изощренный вкус Кимчика Морзицера нацелился на полную порцию рыбной солянки, на бризоль с яйцом, на мусс с тертым орехом и на желе из черешневого компота. Павел же Слон высокомерно желал бульона с гренками, антрекота, ну а Великий-Салазкин алкал квашеной капусты, щец да флотских макарон. Видите, какие разные натуры!
Не произошло и взаимного тяготения, никакой симпатии с первого взгляда.
«Ишь, гага», — подумал Великий-Салазкин на Павлушу.
«Лапоть», — подумал Павлуша на Великого-Салазкина.
«Плесень». — подумал Кимчик о Павлуше.
«Плебей», — подумал Павлуша о Кимчике.
«Скобарь», — подумал Кимчик о Великом-Салазкине.
«Губошлеп», — подумал Великий-Салазкин про Кимчика.
Шесть вариантов мимолетной неприязни увели наших героев в разные углы пищевого цеха. Казалось бы, все, встреча не состоялась, но тут вновь начинается загадочное: тайные магниты — уж не энергия ли плузмодов, витающая по соседству в N-ском измерении? — начинают подтягивать героев друг к дружке.
— Этот столик не обслуживается, товарищ!
— Товарищ, товарищ, чего уселись? Этот столик дежурный!
— Будете ждать, товарищ, заказы на столике только что приняты. Уселся!
— Столик грязный, товарищ. Пересядьте, и не кричи! Не дома!
— Глаза у вас есть, товарищ? Столик заказан.
В результате с извинениями и экивоками — культурные же люди — все трое оказались за одним столиком возле архитектурной ноги из подмоченного бетона и погрузились в неприятное отчужденное ожидание.
Вот тут опять кто-то начал колдовать, и настроение стало улучшаться с каждым блюдом. Начало положил, конечно, Великий-Салазкин, пустив по кругу презренную капусту, которая, конечно, опередила своих именитых товарищей. Капуста пришлась как нельзя кстати. Измученные желудочной секрецией пациенты фабрики схрумкали ее за милую душу. Теплота и душевное доверие вдруг воцарились за столом. Морзицер предложил Великому-Салазкину яйцо с бризоля, тот подсыпал Слону макарон, последний (уже незаметно) подложил Морзицеру к бризолю ЛУЧШУЮ представительскую часть своего
— Вы не лапоть, — сказал Павлуша Великому-Салазкину. — А вы не плебей, — сказал он Кимчику.
— А вы не гага, — сказал Павлуше В-С. — И вы не губошлеп, — поклонился он Кимчику.
— Друзья мои, вы не плесень! — вскричал восторженный Кимчик. — Друзья, вы не скобари! — добавил он вторым криком и вдруг запел модную той весной песню: — Кап-кап-кап, каплет дождик, ленинградская погодка, это что за воскресенье?
— Моя фамилия Слон, — сказал Павел с простодушной улыбкой.
— А моя Морзицер, — хихикнул Ким.
— А меня кличут Великий-Салазкин, — представился академик.
— Как?! — вскричали юноши. — Вы Великий-Салазкин?
— Это через черточку, — пояснил великий старик лукаво.
— Вот именно через черточку! ВЫ ТОТ САМЫЙ, КОТОРЫЙ!..
Да ведь мы вас еще в школе проходили!
Да ведь ваших трудов в Публичке полный стеллаж да еще и переводы на всех живых языках!
Да ведь вы один из тех, что служить заставили людям мирный атом!
Значит, вас рассекретили?
Вы! Вы!
Особенно волновался Павел.
— Я читал ваши труды, я преклоняюсь перед вашей титанической…
— Кончай. Але, кончай, — сконфузился Великий-Салазкин.
— У нас все передовые умы биофака следят за нуклеарными победами, — с чувством проговорил Слон и любовно пожал худенькое плечико академика своей ватерпольной рукою. — Молодчага вы, В-С, вот что я вам скажу.
— Айда гулять, — предложил Великий-Салазкин. выворачиваясь, но восторг уже был подхвачен Кимом Морзицером.
— И мы, гуманитарии!.. — вскричал он и вдруг почему-то осекся, словно боясь быть пойманным за руку. — Гулять! Браво, В-С! Идемте гулять!
Смущение Кимчика под собой почвы никакой не имело. В самом деле, вполне он мог считать себя гуманитарием, ибо всего лишь неделю назад был отчислен за пропуски лекций из гуманитарного библиотечного института, в котором проучился почти что год после некоторых неудач в лесотехнической академии, где он, бывший студент горного фака, еще донашивал черную тужурку с золотым шитьем на плечах, которую все же порвал однажды на делянке экспериментального можжевельника, вместе с тельняшкой, полученной еще на заре туманной юности в мореходке. куда Морзицер сорвался после провала весенней сессии на журфаке, что тоже, конечно, можно причислить к гуманитарной биографии. Да и нынешнюю деятельность Морзицера в бюро молодежного клуба, в дискуссионном кружке «Высота», в секциях, в стенной газете «Серости — бой!» тоже можно без всякой натяжки назвать гуманитарной деятельностью.
Павел Слон был в золотой преддипломной поре, лидер факультета по всем направлениям. Борьба за узкие брюки, которую он возглавлял, закончилась в его пользу. Джаз тоже начал вылезать из рентгеновских кабинетов. Любимая наука шла вперед семимильными шагами и, как пишут в газетах, раздвигала горизонты. Любимая девушка Наталья параллельно оканчивала физмат, и оба фака уже называли ее Слонихой. «Танец слонов», — под общий дружеский смех объявлял на арендованных вечерах в знаменитой питерской школе «Петер шуле» саксофонист Самсик Саблер, и они открывали бал под любимый многострадальный ритм «На балу дровосеков».