Антология скандинавской фантастики
Шрифт:
— Но теперь баста! — Он достал из ящика письмо и помахал им в воздухе.
— Можете прочесть. Пронаблюдать финал.
Комиссар Иенсен взял у него письмо. Оно было от главного редактора:
«Твой репортаж о бракосочетании во дворце некомпетентно составлен, плохо написан и полон ошибок. А помещение корреспонденции о самоубийствах в номере восьмом — чудовищная накладка. Я вынужден подать на тебя рапорт».
— Разумеется, он сам все это читал, прежде чем подписать в набор. И корреспонденцию тоже. Я его, конечно, не осуждаю. Бедняга дрожит за свою шкуру.
Тут он взглянул на Иенсена с неожиданным любопытством.
— А вы кто такой? Новый директор, да? Ну, ничего, сработаетесь. У нас тут батраки прямо от сохи сидят в главных редакторах. И разумеется, вышедшие из возраста потаскухи, которых кто-то надумал сбыть с рук и пристроил к нам.
Иенсен достал свое синее удостоверение. Но мужчина даже и не глянул на него. Он сказал:
— Тридцать лет я был журналистом. Я наблюдал этот духовный распад своими глазами. Это удушение интеллигенции. Эту самую продолжительную казнь из всех, какие знал мир. Раньше я чего-то хотел. Это было ошибкой. Я и сейчас хочу, но только самую малость. Это тоже ошибка. Я умею писать. Это ошибка. Потому они и ненавидят меня. Но до поры до времени им нужны такие, как я. Покуда они не изобретут машину, которая могла бы сочинять навоз. Они ненавидят меня потому, что я не безотказная машина с кнопками и рычагами, которая могла бы писать всю эту грязную брехню по шесть страниц в час, без ошибок, вычеркиваний и собственных мыслей. А я пьян. Гип-гип, ура!
Глаза у него выкатились, а зрачки стали совсем крошечные.
Он смолк, дыша прерывисто и неровно. Потом простер вперед правую руку и воскликнул:
Почтеннейшая публика, итак. Героя наконец должны казнить. Так уж устроен божий мир. Дурак, Кто хочет даром что-то получить.Вы знаете, кто это написал?
— Нет, — ответил комиссар Иенсен.
Он повернул выключатель и вышел из комнаты. На десятом этаже он пересел в патерностер и спустился до бумажного склада.
Здесь уже зажгли ночное освещение — редкие синие плафоны, распространявшие слабый и неверный свет.
Иенсен постоял с минуту совершенно неподвижно, чувствуя, как давит его здание, всей своей громадой навалившееся на его плечи. Давно уже смолкли ротационные машины и линотипы, и от наступившей тишины, казалось, только возросла непомерная тяжесть Дома. Теперь Иенсен не слышал даже шагов того, кто все время крался за ним.
Иенсен поднялся в вестибюль. Там никого не было, и он задержался. Ровно через три минуты из боковой двери вынырнул человек в сером костюме и проследовал в будку вахтера.
— У вас там сидит один пьяный в комнате за номером две тысячи сорок три, — сказал комиссар Иенсен.
— Этим человеком уже занялись, — сказал бесцветным голосом человек в сером костюме.
Иенсен открыл дверь своим ключом и вдохнул холодный ночной воздух.
11
Когда Иенсен вернулся в шестнадцатый участок, было уже без пяти десять. В дежурной комнате ничего интересного не наблюдалось, и он спустился вниз, куда как раз привели двух молодых женщин. Он подождал, покуда обе они сдадут удостоверение личности, обувь, верхнее платье и сумочки на контрольный стол. Одна из них ругалась и даже плюнула в лицо регистратору. Доставивший ее полицейский зевнул, заломил ей руки за спину и бросил усталый взгляд на свои часы. Другая стояла тихо, опустив голову и бессильно уронив руки. Она все время плакала и бормотала сквозь слезы всем давно известные слова: «Нет, нет, нет» и «Я не хочу».
Потом задержанных увели два полисмена в резиновых сапогах и светло-зеленых плащах, и тотчас из комнаты, где производилось медицинское освидетельствование, послышались плач и стоны. Женский персонал, как и всегда, был выносливее и вообще работоспособнее, чем мужской.
Иенсен вернулся к контрольному столу и прочитал список всех пьяниц, доставленных за последние часы. В издательстве никого не задерживали, и донесений по этому поводу оттуда не поступало.
По дороге домой Иенсен так и не стал ничего есть. Особого голода он не испытывал, да и под ложечкой больше не сосало. Но хотя в машине было тепло и уютно, его все время трясло, как от холода, и руки с трудом держали баранку.
Он быстро разделся и лег. Пролежал час без сна, потом встал в темноте и принес бутылку, дрожь унялась, но мерз он все время, даже во сне.
Кончился третий день. Осталось четыре.
12
Утро было холодное и ясное. За ночь газоны между домами чуть припорошило снежком, и на асфальте шоссе поблескивала наледь.
Иенсен проснулся рано и потому, несмотря на оживленное движение и скользкие дороги, вовремя добрался до своего участка, У него пересохло небо, и, хотя он перед уходом прополоскал горло и почистил зубы, во рту остался неприятный, затхлый привкус. Он велел принести из буфета бутылку минеральной воды и углубился в изучение лежащих на столе бумаг. Донесение из криминалистической лаборатории еще не поступало, а остальные не представляли интереса.
Полицейский, откомандированный на почтамт, явно зашел в тупик. Иенсен досконально изучил его краткое донесение и. помассировав виски подушечками пальцев, набрал номер Главпочтамта. Трубку сняли не сразу.
— С вами говорит Иенсен.
— Слушаю, комиссар.
— Что вы сейчас делаете?
— Опрашиваю сортировщиков. На это уйдет много времени.
— А если более точно?
— Еще дня два. Или три.
— Вы думаете, это что-нибудь даст?
— Едва ли. Попадается немало писем, на которых адреса наклеены из газетных букв. Через мои руки их уже прошло около сотни. И большинство даже не анонимки. Просто люди так делают.
— Почему?
— Я думаю, шутки ради. Единственный, кто припоминает письмо, нарочный, доставлявший его.
— Копия письма у вас есть?
— Нет, комиссар. Зато у меня есть копия конверта и адреса.
— Знаю. Не сообщайте ненужных подробностей.
— Слушаюсь.
— Прекратите опрос, поезжайте в криминалистическую лабораторию, закажите себе фотокопию текста и уточните, из какой или из каких газет вырезаны буквы. Ясно?
— Ясно.
Иенсен положил трубку. Под окном шумели санитары с ведрами и лопатами.