Антология сказочной фантастики, Брэдбери Рэй Дуглас

Антология сказочной фантастики

на обложку

Брэдбери Рэй Дуглас

Шрифт:

Он увидел, словно заглянув в незанавешенное окно, неуютную маленькую гостиную, тускло освещенную одной небольшой лампой. Дженни все в том же простом коричневом платье стояла возле дивана конского волоса, на котором, завернувшись в грязное розовое одеяло и еле превозмогая дремоту, зевала актриса со вздернутым носиком и каштановыми локонами, накрученными на папильотки. Было очень поздно, но Дженни все еще повторяла монологи Виолы, к явному неудовольствию другой актрисы. Чиверел слышал все, что они говорили, но голоса их звучали слабо и доносились откуда-то издалека.

Я понял вас: вы чересчур надменны… [7]

Дженни произнесла это, чуть ли не стиснув зубы. Она устала, устала куда больше, чем та, другая;

но она не позволяла себе в этом признаться. Ее глаза были расширены и блестели, а щеки ввалились. Она упрямо продолжала:

Но будь вы даже ведьмой, вы красивы.Мой господин вас любит. Как он любит!Будь вы красивей всех красавиц мира,Такой любви не наградить нельзя. [8]

Перевод Э. Линецкой.

Другая, проглотив зевок, подала реплику:

А как меня он любит? Беспредельно.Напоминают гром его стенанья… [9]

И Дженни остановилась.

— Нет, неправильно. — Она явно была недовольна тем, как она произнесла эти слова.

— По-моему, звучит как должно, милая, — сказала другая с полнейшим равнодушием.

— Нет, неправильно. Теперь я вспомнила:

… Беспредельно.Напоминают гром его стенанья,Вздох опаляет пламенем, а слезыПодобны плодоносному дождю. [10]

Перевод Э. Линецкой.

Она ждала, но ответной реплики не последовало.

— Ну же! — воскликнула она нетерпеливо. — Сара, пожалуйста!

— Ты знаешь, который теперь час? — спросила Сара. — Скоро два.

— Ну и что из того? — нетерпеливо ответила Дженни, но тут же добавила:

— Нет, нет, прости, Сара, милая. Я знаю, что ты устала. Но я должна повторить это еще раз. Ну, пожалуйста…

— «Он знает, что его я не люблю», — и так далее и так далее, — «и это он понять давно бы должен». [11] — И Сара зевнула.

Перевод Э. Линецкой.

Люби я вас, как любит мой властитель,С таким несокрушимым постоянством,Мне был бы непонятен ваш отказ,И в нем я не нашел бы смысла. [12]

Дженни не просто читала стихи — теперь она оживала с каждым словом.

Да?А что б вы сделали? [13]–

подала реплику Сара.

Дженни продолжала:

У вашей двериШалаш я сплел бы, чтобы из негоВзывать к возлюбленной… [14]

Перевод Э. Линецкой.

Она

замолчала и нахмурилась.

— Нет, не совсем так, родная моя, — сказал вдруг Чиверел, словно на репетиции. И вслед за этим совершилось еще одно маленькое чудо, как будто на короткий миг Дженни почувствовала его присутствие.

— Нет, неправильно, — сказала она и прочла весь монолог именно так, как Чиверелу хотелось услышать:

У вашей двериШалаш я сплел бы, чтобы из негоВзывать к возлюбленной, слагал бы песниО верной и отвергнутой любвиИ распевал бы их в глухую полночь,Кричал бы ваше имя, чтобы эхо«Оливия!» холмам передавало:Вы не нашли бы на земле покоя,Пока не сжалились бы. [15]

Перевод Э. Линецкой.

— Это надо мной пора бы сжалиться, — сварливо сказала Сара. — Продержала меня до такого часа! Да и что ты так тревожишься?

— Потому что я должна, я должна. Времени так мало.

Пока она говорила это, комнатка уже отдалилась от него и совсем потускнела, а голоса стихли до еле слышного шепота.

— Видно, вы с Джулианом все миловались, а не репетировали, — сказала Сара.

— Сара! — задохнулась Дженни.

— Да все про вас знают. Стены выболтали.

— Нет, Сара, не надо… пожалуйста, помолчи. Я начну снова — времени так мало…

Да, времени так мало; теперь освещенное окно было далеко и только мерцало, а строки, которые повторяла Дженни, казались призраками слов, трепетавшими в темноте:

…Вы не нашли бы на земле покоя,Пока не сжалились бы… [16]

Какое-то мгновение ему казалось, что он плывет в ночи высоко над городом, а ветер вздыхает: «Сжалились бы, сжалились бы»; но потом он прислонился головой к гладкой теплой стене и съехал вниз, и гладкая теплая стена превратилась в кресло.

Перевод Э. Линецкой.

На этот раз, наверное, из-за того, что Дженни тут не было, все стало проще и обыкновеннее: скромное, домашнее волшебство, совсем не такое, как ее. И началось все иначе. Чиверел бросил взгляд напротив, в нишу с высоким стеклянным шкафом, в котором среди прочих вещей лежала фехтовальная перчатка Дженни. Шкаф был там. Чиверел твердо сидел на месте — он никуда не плыл, в ушах смолкли барабаны батальонов Времени — и напряженно всматривался в стеклянные дверцы, где слабо отражался свет стенного бра у него над головой. Но вот отражение изменилось; оно приблизилось, приняло иные очертания и засветилось по-новому. Теперь это был уголок уютного бара ранневикторианской эпохи: начищенная бронза и олово, сверкающие краны, зеленовато-белые фарфоровые бочонки с джином, бутылки, полные огня и солнечного света. Толстый хозяин с крупным мясистым лицом и толстыми руками опирался на стойку красного дерева. По другую ее сторону расположился мистер Ладлоу в фиолетовом сюртуке и клетчатых брюках, а с ним рядом — потрепанного вида молодой человек в ворсистом котелке, сдвинутом на затылок. Они пили за здоровье друг друга. По-видимому, потрепанный молодой человек был местным журналистом.

— Значит, вы желали бы сказать примерно следующее. Постойте-ка… — Мистер Ладлоу на секунду задумался. — «Вслед за блестящим и неподражаемым дебютом мисс Вильерс и… э-э…»

Журналисту уже приходилось слышать нечто подобное.

— «И по особой просьбе многих достойнейших наших покровителей искусств», — подсказал он.

— Вот именно. Запишите. Теперь дальше… э-э… «Мистер Ладлоу объявляет большое представление в бенефис мисс Вильерс в пятницу, девятого. Бенефициантка явится пред публикой в одной из своих любимейших ролей — в роли Виолы в «Двенадцатой ночи», вместе с самим мистером Ладлоу в роли Мальволио и мистером Джулианом Напье в роли Герцога. В заключение представлен будет новейший уморительный фарс под названием «Взять их живыми».