Антон и Зяблик
Шрифт:
Мать всхлипывала, а голос Панаса гудел заискивающе и виновато. Ивка жалел их, мать и Панаса, в носу чесались слезинки, но выходить из укрытия не хотел - пускай, пускай помучаются!
Взрослые перешли на шепот, трудно было разобрать, о чем они говорят, только отдельные слова долетали до Ивки:
– Бабьи все сплетни. Хлебом их не корми, дай языком почесать.
– Не от Ларисы ли разговоры пошли? Баба-то она дикая, все может…
– Не станет она. Детей она жалеет.
– А ты ее жалеешь…
– Кабы не жалел, давно бы ушел. Мне по кузнечному делу где хочешь работа найдется. Да на кого оставишь ее? Того и гляди, руки на себя
– Вот и жалей всех, жалей! Себя одного не жалей…
– Такой уж уродился. И тебя мне вот жаль…
– Уж как-нибудь без жалельщиков проживу, - сказала она вдруг громко, со звоном в голосе.
– Господи, ну куда же он подевался, чертенок? Ивка, Ванятка!..
– Не шуми ты! Здесь он, куда ему деться?
– Где здесь?
– Да рядом где-то прячется…
Установилась жуткая тишина. Ивка услышал, как страшно бьется сердце его, колотится, как пташка, попавшая в силок.
– Ивка!
– Панас вдруг поднял голос.
– А ну выходи! Будет мучить мать, кому говорят!
И случилось чудо - из сарая вышел Ивка. Мать бросилась к нему, но он увернулся и важно прошествовал в избу.
– Вот паскудник!
– облегченно выругалась мать, подавая на стол еду - молока, сала и картошки.
– Я ему книжек накупила в городе, а он невесть где пропадает.
– Я же говорю - никуда не денется…
Панас стоял в дверях, не зная, то ли оставаться, то ли уйти.
– Садись, - дружелюбно сказал Василий и подвинулся на скамейке.
Панас присел на краешек и вытащил кисет.
Был тихий обычный вечер, словно ничего такого не случилось. Отец перебрался на печку и, свесив голову, слушал Панаса, который рассказывал, как мальчишкой ездил с отцом на базар торговать коней у цыган. Мать смеялась и все подливала Ивке молока, а Ивка держал на коленях Стрелку, все ел и ел и что-то думал про себя, совсем не прислушиваясь к тому, о чем говорят взрослые. Все, что они могли сказать, он уже знал, и все это было неинтересно ему, будто он прожил долгую жизнь и всего наслышался и навиделся. Под столом сидела Мурка. Впервые за долгое время пробралась она в избу и терлась об его ногу, словно ничего не изменилось здесь и вся семья была в сборе, как тогда, когда отец был здоров. Ивка задумчиво смотрел в темное окно. И что он видел там такое? Верно, такое, чего увидеть не могли другие. Клава подливала молока и виновато заглядывала ему в глаза.
Глава десятая. Последняя
Прошли первые весенние дожди. Коричневым блеском отливала прошлогодняя пашня, горки навоза дымились на полях. Снег островками еще лежал на затененных склонах оврага, прятался под мусором на свалках, но уже влажно зеленели мхи на старых крышах погребов. Женщины носили из лесу вербные веточки с пушистыми шариками, а ребята бегали в школу раздетые, носились, прыгая через лужи.
Это была последняя вольная Ивкина весна, с осени он пойдет уже в школу. Он как-то быстро вытянулся, похудел, редко смеялся, с дружками не бегал. Большие глаза его смотрели из-под высокого крупного лба пытливо и серьезно.
Часто его можно было видеть с книжкой в руках - он уже свободно читает, а недавно подружился с девятиклассницей Катей, которая заведует сельской библиотекой.
Нередко видят его на улице вместе с отцом. Отец опирается на плечо сына и ступает еще неверными, но крепнущими шагами. Уходят они в поле, бродят по лесу, вместе наблюдают, как налаживается весна, как суматошно и радостно устраивают птицы гнезда на деревьях.
Над полем вовсю летают скворцы и жаворонки и неистово поют. В птичьи песни вплетаются далекий визг циркулярки и стук топоров - это строится новая кормокухня, где скоро снова будет работать отец. Из старенькой кузницы, что стоит на склоне оврага, спрятанная в зарослях зеленеющей бузины и лещины, несутся над деревней, над полем, над лесом звоночки-бегунки. Говорят, кузницу скоро снесут - слишком ветхой стала. За деревенской околицей, возле старого и давно бездействующего ветряка, построят новую колхозную мастерскую. Недаром туда возят на тракторной тележке тяжелые бетонные плиты, бревна и шифер…
Когда Ивка и отец проходят деревней, женщины приветливо кивают им. Ивка чувствует на плече своем тяжесть отцовской руки и гордо оглядывается. К Панасу в кузницу он уже больше не бегает, но, когда слышит бой по наковальне, сердце его вздрагивает. Он поворачивает голову к оврагу и тихо повторяет:
Дружно, братцы, начинайте! Да ровнее отбивайте, Да ровнее отбивайте! Отбивайте, отбивайте, Да ровнее отбивайте!Это Ивка поет песню, которой выучил его Панас, - песню о веселых кузнецах, никогда не знающих покоя…
ТИМКИНЫ БРЕХАЛКИ
На причале сидел человек и смотрел на черную полынью, в которой лениво кружились льдины. Он сжимал в руке блокнот, был чем-то сильно захвачен и не заметил мальчика, который подкрался сзади и осторожно заглянул через его плечо. Но вот мальчик шмыгнул носом, и человек, сидевший на причале, вздрогнул и обернулся.
– Ты откуда такой, мужичок с ноготок?
Востроглазый, в полушубке, перетянутом веревочкой, в больших кирзовых сапогах, мальчишка был действительно похож на мужичка - кургузый и шустрый такой мужичок-лесовичок, изнемогающий от любопытства.
– Зовут-то тебя как?
– спросил человек, поднимаясь. Мужичок почему-то оробел и отступил на шаг.
– Тимкой, - буркнул он и пристально, исподлобья оглядел человека.
– А вы кто будете такой? Писатель, да?
Человек спрятал блокнот в карман.
– А ты как догадался? На лбу написано, что ли?
– Фамилия ваша Рощин?
– Может, мы с тобой уже знакомы?
– удивился человек.
– Так про вас в школе еще утром объявили, вот меня за вами и послали. А то дороги все развезло - как один дойдете?
– Ну, веди, раз послали.
Тимка пошел вперед, недоверчиво оглядываясь: неужто и вправду писатель? Разве такие бывают? Писатели, те худые, с козлиной бородкой, сутулые, оттого что сидят весь день за столом и пишут и пишут, а этот - плечи крутые, щеки толстые и глаза щелочкой, как у совхозного конюха Савелия. Правда, очки и еще усы под носом ежиком торчат, так этим кого сейчас удивишь? Особенное в нем было только пальто - мех виден из-под полы и тепло в нем, наверно, как на печке. Тимка таких и не видел даже.