Шрифт:
Антон Павлович Чехов
АНТРЕПРЕНЕР ПОД ДИВАНОМ (ЗАКУЛИСНАЯ ИСТОРИЯ)
Шел "Водевиль с переодеванием". Клавдия Матвеевна Дольская-Каучукова, молодая, симпатичная артистка, горячо преданная святому искусству, вбежала в свою уборную и начала сбрасывать с себя платье цыганки, чтобы в мгновение ока облечься в гусарский костюм. Во избежание лишних складок, чтобы этот костюм сидел возможно гладко и красиво, даровитая артистка решила сбросить с себя всё до последней нитки и надеть его поверх одеяния Евы. И вот, когда она
– Грехи наши тяжкие... Охх...
Недоумевающая артистка осмотрелась и, не увидев в уборной ничего подозрительного, решила заглянуть на всякий случай под свою единственную мебель - под диван. И что же? Под диваном она увидела длинную человеческую фигуру.
– Кто здесь?!
– вскрикнула она, в ужасе отскакивая от дивана и прикрываясь гусарской курткой.
– Это я... я...
– послышался из-под дивана дрожащий шёпот.
– Не пугайтесь, это я... Тсс!
В гнусавом шёпоте, похожем на сковородное шипение, артистке не трудно было узнать голос антрепренера Индюкова.
– Вы?!
– возмутилась она, красная как пион.
– Как... как вы смели? Это, значит, вы, старый подлец, всё время здесь лежали? Этого еще недоставало!
– Матушка... голуба моя!
– зашипел Индюков, высовывая свою лысую голову из-под дивана.
– Не сердитесь, драгоценная! Убейте, растопчите меня как змия, но не шумите! Ничего я не видел, не вижу и видеть не желаю. Напрасно даже вы прикрываетесь, голубушка, красота моя неописанная! Выслушайте старика, одной ногой уже в могиле стоящего! Не за чем иным тут валяюсь, как только ради спасения моего! Погибаю! Глядите: волосы на голове моей стоят дыбом! Из Москвы приехал муж моей Глашеньки, Прындин. Теперь ходит по театру и ищет погибели моей. Ужасно! Ведь, кроме Глашеньки, я ему, злодею моему, пять тысяч должен!
– Мне какое дело? Убирайтесь сию же минуту вон, иначе я... я не знаю, что с вами, с подлецом, сделаю!
– Тсс! Душенька, тсс! На коленях прошу, ползаю! Куда же мне от него укрыться, ежели не у вас? Ведь он везде меня найдет, сюда только не посмеет войти! Ну, умоляю! Ну, прошу! Часа два назад я его видел! Стою это я во время первого действия за кулисами, гляжу, а он идет из партера на сцену.
– Стало быть, вы и во время драмы здесь валялись?- ужаснулась артистка.
– И... и всё видели?
Антрепренер заплакал:
– Дрожу! Трясусь! Матушка, трясусь! Убьет, проклятый! Ведь уж раз стрелял в меня в Нижнем... В газетах писали!
– Ах... это, наконец, невыносимо! Уходите, мне пора уже одеваться и на сцену выходить! Убирайтесь, иначе я... крикну, громко расплачусь... лампой в вас пущу!
– Тссс!.. Надежда вы моя... якорь спасения! Пятьдесят рублей прибавки, только не гоните!
Пятьдесят!
Артистка прикрылась кучей платья и побежала к двери, чтобы крикнуть. Индюков пополз за ней на коленях и схватил ее за ногу повыше лодыжек.
– Семьдесят пять рублей, только не гоните!
– прошипел он, задыхаясь. Еще полбенефиса прибавлю!
– Лжете!
– Накажи меня бог! Клянусь! Чтоб мне ни дна, ни покрышки... Полбенефиса и семьдесят пять прибавки!
Дольская-Каучукова минуту поколебалась и отошла от двери.
– Ведь вы всё врете...
– сказала она плачущим голосом.
– Провались я сквозь землю! Чтоб мне царствия небесного не было! Да разве я подлец какой, что ли?
– Ладно, помните же...
– согласилась артистка.
– Ну, полезайте под диван.
Индюков тяжело вздохнул и с сопеньем полез под диван, а Дольская-Каучукова стала быстро одеваться. Ей было совестно, даже жутко от мысли, что в уборной под диваном лежит посторонний человек, но сознание, что она сделала уступку только в интересах святого искусства, подбодрило ее настолько, что, сбрасывая с себя немного спустя гусарское платье, она уже не только не бранилась, но даже и посочувствовала:
– Вы там выпачкаетесь, голубчик Кузьма Алексеич! Чего я только под диван ни ставлю!
Водевиль кончился. Артистку вызывали одиннадцать раз и поднесли ей букет с лентами, на которых было написано: "Оставайтесь с нами". Уходя после оваций к себе в уборную, она встретила за кулисами Индюкова. Запачканный, помятый и взъерошенный, антрепренер сиял и потирал руки от удовольствия.
– Ха-ха... Вообразите, голубушка!
– заговорил он, подходя к ней. Посмейтесь над старым хрычом! Вообразите, то был вовсе не Прындин! Ха-ха... Чёрт его возьми, длинная рыжая борода меня с панталыку сбила... У Прындина тоже длинная рыжая борода... Обознался, старый хрен! Ха-ха... Напрасно только беспокоил вас, красавица...
– Но вы же смотрите, помните, что мне обещали, - сказала Дольская-Каучукова.
– Помню, помню, родная моя, но... голубушка моя, ведь то не Прындин был! Мы только насчет Прындина условились, а зачем я буду обещание исполнять, ежели это не Прындин? Будь то Прындин, ну, тогда, конечно, другое дело, а то ведь, сами видите, обознался... Чудака какого-то за Прындина принял!
– Как это низко!
– возмутилась актриса.
– Низко! Мерзко!
– Будь это Прындин, конечно, вы имели бы полное право требовать, чтоб я обещание исполнил, а то ведь чёрт его знает, кто он такой. Может, он сапожник какой или, извините, портной - так мне и платить за него? Я честный человек, матушка... Понимаю...
И отойдя, он всё жестикулировал и говорил:
– Если бы то был Прындин, то, конечно, я обязан, а то ведь кто-то неизвестный... какой-то, шут его знает, рыжий человек, а вовсе не Прындин.