Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Эти сведения дополняются воспоминаниями А. А. Соколовой, жены директора школы в Константинове, к которой заходил ряженый в женскую одежду Есенин летом 1925 г., когда он приезжал на свадьбу своего двоюродного брата Александра Ерошина. [41] И. И. Старцев также описывал ряженье Есенина на этой свадьбе: «Летом 1925 года мы побывали с Сахаровым на родине Есенина, на свадьбе его двоюродного брата. <…> В памяти осталось: крестьянская изба, Есенин, без пиджака, в растерзанной шелковой рубахе, вдребезги пьяный, сидит на полу и поет хриплым голосом заунывные деревенские песни. Голова повязана красным деревенским платком». [42]
В. Лихоносов писал о Есенине (с Г. А. Бениславской; с ошибочной датой): «Раз на свадьбу приезжал, по-моему, за год до смерти. Двоюродного брата. С женой ли, с кем. Черная, наподобие цыганочки, с косой, развитая женщина. <…> Помню, на свадьбе горшки бил, в шубу рядился. А потом я с охоты шел, он с ней в лугах мне попался. Коня отобрал у мужика, ее наперед посадил, сам к ней спиной и бьет кобылу по заду. Смеху было! Чудак. Они все такие, видать… И Пушкин тоже…» [43] Симптоматично сопоставление Есенина с Пушкиным, который не был замечен ряженым: это ритуальное действо на дворянской свадьбе не практиковалось. Но склонность к безотчетному веселью, безудержному балагурству звучит в пушкинских стихах.
Г. А. Бениславская так вспоминала участие Есенина-ряженого на той свадьбе в первых числах июня 1925 г.: [44] «Вскоре <я> приехала в деревню на свадьбу его двоюродного брата. <…> Как-то раз утром разбудил меня на рассвете, сам надел Катино платье, чулки и куда-то исчез. <…> Вскочил плясать, да через минуту опять давай плакать. Потом пошли с гармошкой по деревне. С. А. впереди всех, пляшет (вдруг окреп), а за ним девки, а позади парни с гармонистом. Красив он в этот момент был, как сказочный Пан. Вся его удаль вдруг проснулась. Несмотря на грязь и холод (а он был в Катиных чулках, сандалии спадали с ног, и мать на ходу то один, то другой сандалий подвязывала), ему никак нельзя было устоять на одном месте, хоть на одной ноге, да пляшет. <…> “Пойдем, пойдем в кашинский сад, я тебе все покажу”, – и в том же костюме, ряженый, понесся в сад». [45] Более точная дата этой свадьбы приведена в тех же воспоминаниях Г. А. Бениславской чуть ниже: «В деревне, на Троицу 1925 г., куда мы ездили на свадьбу двоюродного брата Е…» [46] И о том же свадебном событии с конкретным числом его проведения писал В. Ф. Наседкин: «На Троицын день (кажется, 7 июня) Есенин поехал к себе на родину в село Константиново. Поехал он на свадьбу, приглашенный еще в Москве женихом – его двоюродным братом. Вместе с Есениным и за ним следом из Москвы приехало 8 человек гостей…» [47]
В Константинове бытовал свадебный ритуал подмены молодых (при приходе родителей новобрачной на пир), также связанный с обрядовым ряжением: «Кто-нибудь нарядится под молодых: “Пожалуйста, пожалуйте в дом, гости дорогие”. – “Нет, не пойдем, давайте нам настоящих молодых…” Тогда выходят молодые и приглашают сватов». [48]
Возможно, именно свадебным ряженьем объясняются странные, на первый взгляд, сведения жительницы д. Волхона, соседствующей с Константиновым, сообщенные нам по воспоминаниям ее покойного отца, неоднократно делившегося ими с экскурсоводами и всеми интересующимися судьбой Есенина. По словам отца А. М. Серёгина, знавшего Есенина, получается: «Он брюки носил только под сарафаном чёрным – Серёжка, да. Он говорить, оденеть юбку женскую, кофту и белый платок повяжеть. И на лошади разъезжалси по лугам. Да, специально рядился. Это не знаю, папаню я не спросила вот из-за этого. Как-то он рассказывал: такой чудной был!» [49]
По нашему предположению, А. А. Павлюк со слов отца рассказала о типичном ряженье гостей на 2-й день свадьбы, как было принято в Константинове: известно, что в 1925 г. Есенин приезжал в родное село, чтобы поучаствовать в крестьянской свадьбе. Поэт высоко ценил народный свадебный обряд и с удовольствием деятельно участвовал в нем, когда предоставлялась возможность. Он понимал, что крестьянская традиция игры свадьбы при строительстве социализма и нивелировании классов в советском обществе уходит в прошлое. Поэтому важно успеть зафиксировать хотя бы на бумаге – в виде литературных творений (с учетом художественной специфики писательской деятельности) – уходящий стародавний свадебный обряд.
И отрадно, что вопреки отмиранию традиционного народного свадебного обряда все-таки сохраняются хотя бы отдельные его крупицы. Так, в 2000 г. А. К. Ерёмина с воодушевлением рассказала о том, как она сама обычно принимает активное участие в свадебном ряженье (бытующем в селе, как и во время Есенина): «На второй день, ну, убирають. Значить, идём искать её. Например: если я гуляю от невесты – и я иду искать ярочку к жениху. Я убираюся, вот отделываю себе костюм, что мне надоть, потом – что нет посмешнее. Я раз даже сколько? – семь метров материи испортила, да, три такой, три такой – делала этот себе, костюм шила. Вот. А второй раз мы гдей-то гуляли – даже Валька <племянница> вот смеётся – это два хороших этих полотенца большие. Эти полотенцы мохровые два больших: тута с одной стороны, а тут с другой – как юбку сделала и на юбку такие вот эти – железяки на эти, ну, навешивала на подол, на фартук, вот тут везде. Как пляшешь, они звенять здорово!» [50]
О свадебном ряженье, как оно проходило в 1920 – 1930-е годы в Константинове, рассказала М. Г. Дорожкина: «Наряжалися: и врачом наряжалися, и упокойником наряжалися – так наряжалися. Ну, белый халат надевали на себе, врач – уж он белый халат уж конечно должен надеть, как он врач, он в белом халате должен быть. А пастух если он, кнут должен быть у него. Да чего врач? Такой (же) он гулящий человек. Ну, кто, может, пояснял: кто много болееть, я его полечу, да пято-десято причитывал». [51]
Но еще в детские годы Есенин был не просто знаком с обычаем свадебного ряжения, но и сам вместе с ребятами производил элементы перевоплощения до неузнаваемости (что обычно и даже обязательно для Святок, но устраивалось мальчиком в любое время, без обрядовой приуроченности). Односельчанка А. Н. Воробьева вспоминала: «Сергей на выдумки горазд был. Раз взяли картошку. В саду у нас печка была. Картошку сварили, сели коммуной. Я себе усы сажей навела, Сергей Тимоше Данилину бороду намалевал. Тут пошел у нас кавардак, всех перепачкали…» [52] Друг детства Н. А. Сардановский писал, как они с Есениным и приятелями организовывали ряженье как наказание при проигрыше в игру: «…Часто летними вечерами до самого утра наша компания сражалась в карты, в козла и дурака. <…> Свою игру мы, по мере возможности, сопровождали приемами чисто биотехнического свойства, заставляя проигравших выпить по стакану воды, сбегать в сад за яблоками и т. д. А тех “дураков”, которые достигали солидного стажа (5 раз), подвергали высшей мере наказания, т. е. одевали в тети-капин капот, а физиономию соответствующим образом размалевывали сажей». [53]
Константиновская свадьба как региональный образец народного крестьянского брачного обряда всегда волновала Есенина. Об этом рассказывала С. С. Виноградская: «Он и в деревню ездил на чью-то свадьбу, всех звал с собой, захлебываясь заранее от восторга и удовольствия послушать старинное пенье, посмотреть пляску». [54]
Свадебная история есенинского кольца с изумрудом
Есенин ценил возможность побывать на крестьянской свадьбе именно в роли полноправного участника, а не стороннего наблюдателя, и заранее готовился к этому праздничному событию. Когда же неожиданные обстоятельства заставали его врасплох, он тут же находил выход из создавшегося положения, принимая на себя роль доброго хозяина или щедрого гостя. Троюродная сестра поэта Мария Ивановна Конотопова, вышедшая замуж в 1920 г. за Василия Павловича, солдата на постое в с. Кобыленка в Спас-Клепиковской стороне, вспоминала о своей свадьбе в Константинове: «Когда из церкви после венчания выходили – Сергей навстречу. Он только что приехал, заволновался, что подарка молодым нет, не знал о свадьбе. Снял со своей руки перстень, надел на мою руку. Мы этот перстень сохранили до сих пор» [55] (сейчас перстень передан в музей на родине поэта; о символике перстня см. в главе 2). Золотой перстень с изумрудом (возможно, с хризопразом) был вручен Есенину в дар от императрицы Александры Федоровны в 1916 г. в Царском Селе, где поэт проходил армейскую службу санитаром поезда Высочайшего имени и читал стихотворение в честь царевен.
Согласно западноевропейской традиции, кольцо с изумрудом обычно преподносится невесте ее женихом в день помолвки как символ верности. Имеется примета: если на изумруде появится трещина или этот драгоценный камень вообще расколется, то такое событие предвещает скорое несчастье в браке. Естественно, в среде русского крестьянства не существовало обычая дарить перстень с изумрудом в качестве помолвочногоольца; соответственно, не было и связанного с ним поверья.
Об истории этого свадебного дара сообщил председатель Орловского Есенинского комитета Г. А. Агарков:
Живет в Новопскове и троюродная сестра Есенина Мария Ивановна Конотопова, которая родилась в 1901 году в Константиново. Она сохранила хорошую память и охотно рассказывает, каким она помнит Сергея. Маша рано осиротела и с 9 лет жила у Татьяны Федоровны Есениной (матери поэта). Это, конечно, ее горенку имел в виду сердобольный брат, когда писал стихотворение «Сиротка (Русская сказка)», которое начинается словами «Маша круглая сиротка…» Недавно стало известно, что у нее хранится драгоценный перстень, принадлежавший когда-то царской семье, чему свидетельствует специальное клеймо. История появления перстня такова. Есенин, узнав, что у Маши свадьба, а подарка для такого случая не было, снял с руки перстень и преподнес ей. Перстень был подарен Есенину 22 июня 1916 года императрицей Александрой Федоровной во время выступления перед ней и членами царской фамилии в Царском Селе. [56]