Анук, mon amour...
Шрифт:
На этом наш разговор заканчивается. Мы сидим в полной тишине и рассматриваем друг друга. Вернее – я пожираю глазами Анук. Ей до меня нет никакого дела. Первое впечатление не обмануло меня: Анук не изменилась. Или почти не изменилась. Ей двадцать четыре – столько же, сколько и мне, но выглядит она на восемнадцать. Или на семнадцать, которым очень хочется поскорее вырасти.
– Расскажи о себе, – делаю я вторую попытку завязать разговор.
– Я же не прошу тебя рассказать о себе…
– Моя жизнь, наверное, была
Мне остается только сгорать от любви к потерянной и так и не найденной сестре. И тыкаться влажным лбом в ее молчание.
– Дед умер шесть лет назад, – пытаюсь я найти бреши в ее обороне.
– Правда? – равнодушно спрашивает Анук.
– А в школу попал фугас. Ничего от нее не осталось, только фундамент.
– Правда? – равнодушно спрашивает Анук.
– Там была война… Ты же знаешь…
– Война обязательно где-нибудь да идет. Что об этом думать…
– А помнишь, как мы сидели у бойни?
По лицу Анук пробегает тень, или это мне только кажется? Нет, определенно – фиалковые глаза Анук темнеют, а губы слегка приоткрываются, распускаются, как цветок: это еще не брешь, но стена дала трещину. Сейчас нужно закрепить успех, сунуть в трещину лезвие ножа, монету с дыркой посередине, обломок чайного листа… Да, лист, пожалуй, подойдет.
– А помнишь то лето, когда все время шел дождь? И мы сидели на чердаке… А жестянку помнишь?
– Что об этом вспоминать, – Анук все так же равнодушна.
Никаких трещин, не то что лезвие ножа или чайный лист – волос не проскочит. Я ошибся. Кто ее знает, что у нее в голове… У Анук, моей девочки.
Если то же, что и в снах, которые просачиваются через шрам в моем затылке… Подумать об этом я не успеваю – из-за настойчивого звонка в дверь. Так настойчиво и требовательно может звонить только один человек – Мари-Кристин. Мари-Кристин, вот черт. Мари-Кристин, которую я самым скотским образом продинамил с обедом. Да что там, за те несколько часов, проведенных с сестрой, я даже ч не вспомнил о ней.
Странно, но никаких угрызений совести я не чувствую.
Более того, этот чертов звонок вызывает во мне волну ничем не обоснованной, почти детской ярости: сейчас мне хочется быть только с Анук. Молчащей, равнодушной, такой же далекой от меня, как дедов виноградник и пиниевая роща. Такой же смутной, как кровь, мерцающая в камнях у бойни.
С Анук – и ни с кем больше.
– Звонят. Ты разве не слышишь? – мягко спрашивает у меня Анук.
– Слышу. – Я даже не двигаюсь с места. – Пусть звонят.
– Ты никого не ждешь?
– Тебя. Я всегда жду только тебя, – лишь произнеся это, я понимаю, что сказал правду.
– Какой пафос, – Анук запрокидывает голову и скалит диковатые, влажные зубы. – Открой, Гай.
Анук играючи парализует мою волю, так было всегда. Вот и сейчас я тяжело поднимаюсь со стула и плетусь в прихожую. И так же на автопилоте открываю дверь. Силуэт Мари-Кристин, нарисовавшийся в проеме, не вызывает у меня никаких эмоций. Как и поток сдержанных интеллигентных упреков.
– Ты не пришел на встречу. Я прождала тебя почти час. Что-нибудь произошло, Ги?
– Ничего.
– Ты мог хотя бы позвонить…
– Прости…
– Ты даже не предложишь мне войти? – Мари-Кристин недоуменно приподнимает бровь.
– Конечно, входи.
– У тебя гости? – Бровь Мари-Кристин задирается еще выше.
– Нет… То есть…
Интересно, чувствует ли Мари-Кристин то же, что и я? Чувствует ли она, что с приходом Анук моя квартира неуловимо изменилась, предметы утратили первозданные смыслы и очертания и в каждом из них появилось двойное дно?..
Как бы то ни было, Мари-Кристин, подстегиваемая любопытством и уязвленным самолюбием, направляется прямиком на кухню – туда, где у стены, на полу, сидит Анук. Мне ничего не остается, как следовать за ней.
– Познакомься, Мари-Кристин, – лепечу я в надменную спину своей возлюбленной. – Это Анук, моя сестра.
Анук даже не находит нужным повернуть голову.
– Сестра? Ты никогда мне о ней не рассказывал..,
Весь от-кутюрный лоск сползает с Мари-Кристин, как старая краска со старого автомобиля; сползает, слезает слоями, отваливается клочьями. Теперь и она пожирает глазами Анук. Но совсем не так, как несколько лет назад пожирала глазами меня. Она вовсе не прикидывает, как выглядела бы Анук в шелковом шарфе или эскимосских сапогах. Она просто пытается сходу разгадать тайну ускользающего лица Анук. Напрасный труд, я убил на это всю жизнь, но так ничего и не понял.
– Ты никогда о ней не рассказывал, Ги…
– Боюсь, он утаил не только это, – Анук наконец-то снисходит до улыбки.
– Я – Мари-Кристин Сават. Не знала, что у Ги такая… сестра…
– А я предполагала, что у Гая… Или как вы там его называете… что у Гая именно такая любовница.
– Да? – улыбается в ответ Мари-Кристин.
– Это не комплимент, – уточняет Анук, улыбаясь еще шире.
Вжав голову в плечи, я жду бури, цунами, пришествия тайфуна «Эндрю». Но ничего подобного не происходит. Анук всегда все сходит с рук, как я мог забыть об этом?
– Это не главная моя ипостась, поверьте… – Мари-Кристин все еще не может прогнать улыбку с лица. – «Сават и Мустаки», вы что-нибудь слышали об этой дизайнерской фирме?
– Не самое лестное. Можно не пересказывать?
– А в модельном бизнесе работали?
– А разве я похожа на модель? – Анук забрасывает ногу за ногу и смотрит на кончик своего ботинка. На Мари-Кристин она предпочитает не смотреть.
Все сказанное ею делает следующий вопрос почти бессмысленным, но Мари-Кристин все-таки задает его.