Аня из Авонлеи
Шрифт:
— Слава Богу, что все кончилось, мисс Ширли, мэм, — вздохнула Шарлотта Четвертая, — и они женаты, целы и невредимы, и неважно, что теперь случится. Мешочки с рисом в кладовой, мэм, старые туфли за дверью, а горшочек со сливками, которые нужно взбить, на лестнице в подвал.
В половине третьего мистер и миссис Ирвинг отправились на станцию в Брайт Ривер, где им предстояло сесть на вечерний поезд, и все гости поехали проводить их. Когда мисс Лаванда… о, я прошу
Два часа спустя возвратившиеся со станции Аня и Шарлотта Четвертая опять шли по тропинке к каменному домику. Гилберт задержался в Графтоне, где у него были какие-то дела, а Диана поспешила домой, где ее «ждали». Аня и Шарлотта вернулись, чтобы привести все в порядок и закрыть домик. Сад был залит золотистым светом вечернего солнца, порхали бабочки, жужжали пчелы, но маленький домик уже нес на себе тот неуловимый отпечаток заброшенности и запустения, который всегда появляется вслед за праздником.
— Боже мой, как тут стало уныло, — шмыгнула носом Шарлотта Четвертая, которая заливалась слезами всю обратную дорогу. — Что ни говори, а свадьба, когда кончится, не намного радостнее похорон, мисс Ширли, мэм.
Работа закипела. Цветы нужно было убрать, посуду вымыть, оставшиеся лакомства упаковать в корзинку, чтобы ими смогли насладиться дома младшие братишки Шарлотты Четвертой. Аня не отдыхала ни минуты, пока все не было приведено в полный порядок. А когда наконец Шарлотта Четвертая ушла домой со своим багажом, Аня прошла по тихим комнатам, чувствуя себя как человек, оставшийся один в покинутом банкетном зале, и закрыла ставни. Затем она заперла дверь и присела на скамью под серебристым тополем, чтобы подождать Гилберта. Она чувствовала усталость, но по-прежнему неотрывно думала "долгие, долгие мысли".
— О чем ты думаешь, Аня? — спросил неожиданно появившийся перед ней Гилберт. Он оставил лошадь и двуколку на дороге.
— О мисс Лаванде и мистере Ирвинге, — ответила Аня мечтательно. — Как все прекрасно получилось: они снова вместе после долгих лет разлуки и взаимного непонимания.
— Да, это прекрасно, — сказал Гилберт, спокойно глядя вниз на Анино взволнованное лицо, — но не было ли бы еще прекраснее, Аня, если бы разлука и взаимное непонимание никогда не омрачали их жизнь, если бы они шли по жизни рука об руку всегда, если бы не было у них таких воспоминаний, которые не принадлежат им обоим?
На мгновение сердце Ани странно затрепетало, в первый раз ее глаза опустились под взглядом Гилберта, и розовый румянец окрасил ее бледное лицо. Казалось, завеса, что была перед ее внутренним взором, приподнялась, обнажив перед ней те сокровенные чувства и реальности жизни, о которых она не подозревала. Быть может, все же роман приходит в жизнь человека не с блеском, пышностью и фанфарами, как веселый рыцарь на великолепном скакуне; быть может, он приближается скромно и неслышно, как старый друг; быть может, он открывается нам в том, что кажется прозой, лишь когда какая-нибудь неожиданная вспышка света озарит его страницы, дав ощутить и ритм и музыку; быть может… быть может, любовь сама собой естественно распускается из дружбы, словно роза с золотой серединкой, медленно и незаметно выскальзывающая из своей зеленой оболочки.
Потом завеса опустилась снова; но Аня, которая шла теперь по темной тропинке среди елей, уже была не совсем той Аней, которая весело приехала сюда накануне вечером. Эта страница ее девичества была перевернута словно невидимой рукой, и страница взрослой женской жизни лежала перед ней со всем ее очарованием и тайной болью и радостью.
Гилберт благоразумно не сказал ничего больше, но, шагая рядом с ней в молчании, он читал историю предстоящих четырех лет в свете памятного румянца Ани. Четыре года упорного и радостного труда — и затем награда в виде полученных полезных знаний и завоеванного милого сердца.
А позади них маленький каменный домик с грустью размышлял среди теней тихого сада. Он был одинок, но не покинут. Он еще не расстался навсегда с мечтами, смехом, радостью жизни. Еще предстоят веселые летние месяцы этому каменному домику, пока же он может подождать. А за рекой в пурпурном заточении ожидало часа своего нового счастливого освобождения сладкое эхо.