Аня
Шрифт:
Старушка, которая раньше здесь убиралась, решила, что ей уже в тягость лазить по крутым каменным ступеням, да на такую высоту. Так у Ани неожиданно оказался еще один вид заработка, не особо денежный, конечно, но хоть что-то. Встать пораньше – и вперед, пока нет посетителей.
Егор, услышав про смотровую площадку, так и обомлел – это было его любимое место в усадьбе – и теперь ни за что не хочет оставаться с бабушкой, а просится с мамой на работу. Его садик сейчас на каникулах… Вот он, в суконной курточке и матросской шапочке, проносится, взмахивая руками, перепрыгивает
– Мамочка, а оно сегодня ответит – э-хо? – губы округляются, чтобы образцово и отчетливо исполнить обе гласные.
Теперь надо войти внутрь, встать посередине и прокричать: эге-ге! – и эхо даст свой ритуальный ответ.
Дальнейший путь почти на четвереньках. Кирпичная дорожка переворачивается, превращаясь в стену, и Аня бесконечно долго карабкается по красным кирпичам. Егор успевает сделать несколько кругов, спуститься вниз, вернуться и сообщить, что посидел на пушках. Восторг его не гасится ни повторением каждый раз одного и того же, ни молчанием Ани.
Маленькая понижающая ступенька опрокидывает кирпичную стену в положенную горизонталь. Остановка. Можно разогнуть спину и шею. Над ними – деревянная изнанка крыши с невидимым гнездом и невидимыми пищащими птенцами. Метнувшийся сверху большой веер исчезает там же.
– Это их мама, да? А как они называются?
Судя по пятнам на перилах, голуби. Облюбовали колокольню – здесь тихо, она недействующая. Везде гнездится жизнь, кроме Аниного балкона – он так и остался пустым.
Аня оценивающе осмотрела наскальную флору по периметру площадки. Надо ее когда-нибудь выдрать. Когда силы будут. А то скоро одуванчики расцветут. Егор радостно теребит, показывая на горизонт:
– Видишь? Наш дом! А вон там – наша дача!
С высоты усадебные аллеи смотрятся еще величественней, а за ними – щедрый разбег лужайки со скульптурно стоящими большими деревьями: лиственница, сосна, береза, липа, дуб. Еще дальше – огороды музейщиков, и на самом краю, отмеченный кустами бузины, – их клочок, без всякого юмора именуемый «дачей».
Кажется, на сегодня все, и можно спускаться.
– А как они оттуда не падают – человечки?
Уже начинается рабочий день у строителей. Благовещенскую усадьбу украшает редкая на Руси шатровая церковь, и вот шатер-то сейчас и реставрируют, прилаживая красивую серебристую облицовку. Снизу строители кажутся величиной с жучков, и стук их маленьких молоточков разносится непропорционально громко.
Теперь все это надо перевести на элементарно-образный язык и изложить медленно и внятно. Аня поймала себя на том, что по привычке постоянно подбирает точные и понятные слова для всех окружающих явлений – даже если Егора нет рядом.
А у ворот в усадьбу уже расположился Очарованный Странник с мольбертом. Ну, теперь Егора не отлепишь. Благовещенскую церковь рисуют постоянно: отовсюду приезжают и художники, и студенты целыми группами. Но этот – местный, он ходит сюда, как на работу, в любое время года. Зимой – в тулупе и валенках, как рыбак, собравшийся на подледный лов, летом – в чуднй широкополой шляпе. У него и складной стульчик прихвачен, и термос – все нужные вещи всегда с собой, он собирается на пленэр всерьез и надолго. За это Аня про себя зовет его Очарованный Странник.
Красивых видов вокруг Белогорска множество, но Странник не разменивается на них, он пишет исключительно Благовещенскую усадьбу. Аня с Егором видели у него и зимние пейзажи в хрустящих голубых и дымчатых розовых тонах, и весенние с голыми ветвями и отзвуком знаменитой картины «Грачи прилетели», и даже исторические, с барской каретой у ворот усадьбы и крестьянами в лапотках.
Сегодня на мольберте было буйство сирени, художник утопил в ней церковь снизу, а сверху – в таких же буйных, с сиреневой ноткой, облаках. А он молодец, подумала Аня, сумел – все во всем отражается.
– Привет!
Мамина соседка Карина. Как идет это имя к ее карим глазам с золотой искоркой.
– Привет. От нашего начальства? Ну как?
– Английский и немецкий одобряют. Сейчас сезон, туристы едут во множестве, экскурсии заказывают. Но, конечно, большой минус, что я после института нигде не работала. Я блеяла, что сидела с ребенком, и что невозможно было устроиться, что в прекрасном Таджикистане приоритет отдавался национальным кадрам. Хоть это и правда, но так беспомощно выглядит. Я ваше начальство понимаю: опыта работы нет, ребенок есть, сама неизвестно кто. Они тоже скорее местных возьмут…
– Так что, совсем не взяли? – нетерпеливо перебила Аня. – Нужен же человек! Соколова же уходит в отпуск в июне, а в июле – Андреева.
– Вот вместо них и предлагают, временно, – отозвалась Карина бодро. – Велели за неделю текст экскурсии по усадьбе подготовить, желательно на обоих языках.
– За неделю?! Ну, это сурово. Я на русском-то месяц писала, даже в Ленинку ездила, и в нашем архиве копалась…
– А я в местную библиотеку сейчас пойду. Там же бесплатно? Что-нибудь да выищу! Неделя так неделя, хозяин – барин, придется успеть.
– Знаешь что, – Аня соображала, мысленно перерывая свой письменный стол, книжный шкаф и кладовку, – зайди ко мне сегодня вечером, в «подковку». Я поищу свои старые записи. У меня хороший текст, я по нашей усадьбе диплом писала. Правда, по живописи, но там про все есть, тебе хватит. Останется только перевести. Я поищу.
– Свой текст? Ты мне его хочешь дать? – голос Карины стал серьезным, а лицо – напряженным, как тогда, при первой встрече. – Спасибо большое, для меня сейчас готовый текст – просто богатство. Но чем я буду тебе обязана?
Аня только отмахнулась:
– Его пока еще найти надо. И не волнуйся, от меня не убудет. Меня от обзорных экскурсий уже тошнит за четыре года. Я вообще их собиралась свести до минимума, да деньги нужны.
В «подковке»
– ЗАЧЕМ ты это сделала! – Вадим встречал Аню с возмущенным видом. – К чему такие крайности!
Аня ничего не понимала. Из ее мужа обычно было слова не вытащить, а тут они лились рекой, и очень громко. Да, та тишина в доме – пожалуй, не самое худшее. Так ли уж она была убийственна?