Анжелика и московский звездочет
Шрифт:
Припасена для ваших уст.
Итак, начнем: в саду Альвина
Из лейки клумбы георгина
Свежит дождевою водой,
Ее поклонник молодой -
Из ловеласов – на листочке
Строчит стихи в честь именин
АЛЬБИНЫ. И дворянской дочке
Дарит пунцовый георгин…
–
Чаянов поклонился учтиво, но быстрый взгляд, брошенный им на нее, отнюдь ей не понравился. Что-то странное было в этом мужском взгляде, что-то, пожалуй, излишне проницательное, слишком проницательное!..
Люблю про подвиги Ахилла
В саду осеннем почитать.
Чаянов снова начал читать:
Глядя с улыбкой в глазки милой,
Вдвоем с Альвиной замышлять
Разнообразные прогулки
И, чтоб Альвине поднести,
Из листьев кленовых плести
Венки. Забраться в закоулки
Осеннего большого сада
И под покровом листопада,
Под звон осенних аллилуй
Сорвать украдкой поцелуй…
Сидящие за столом царь Петр, Аделаида и Константин громко захлопали в ладоши.
– У русской поэзии – великое будущее! – проговорил Константин веско.
– А кто же эта прекрасная Альвина? – спросила Аделаида по-женски, чуть капризно.
Но Чаянова не так-то просто было смутить.
– Это моя жена Ольга, – отвечал он спокойно…
Ольга!.. Звучание русского имени любимой дочери раздражило Аделаиду… Ольга!.. Онорина!.. Боже мой!.. Надо было сказать этому Чаянову что-нибудь кокетливое, но она молчала, пышноволосая голова ее склонилась над тарелкой с половиной пирога, начиненного курятиной…
Петр дружески коснулся ее руки:
– Устала, кума?
– Немного… – призналась она.
Петр приказал Чаянову сесть. Обед продолжался еще некоторое время. Все утомились и опьянели. Пора было расходиться по спальным покоям. Константин, более трезвый, чем остальные, отдал распоряжения слугам. Аделаида видела, как денщик провожал Петра, поддерживая его за локоть. Зрелище невысокого солдата, который удерживал за локоть гиганта-царя, показалось Аделаиде смешным. Она расхохоталась нервически. Она приблизилась, слегка пошатнувшись, к Чаянову и спросила, ощущая свой голос пьяно неверным:
– Не хотите ли вы… не хотите ли вы отправиться… отправиться со мной… в мою… в мою спальню!.. – Она выпрямилась, глядя в его спокойные глаза… Кажется, светло-серые… или светло-голубые…
Потом она увидела знакомую обстановку спального покоя. В зеркале отразился стройный Чаянов в бригадирском мундире. Она медленно протянула руки и расстегнула ворот его мундира… Мелькнула белокурая
– Ступай, Трина, – приказала Аделаида. – Я разденусь сама.
Трина исчезла.
– Кто это? – спросил Чаянов спокойно.
Аделаида не ответила. Она уже расстегнула все пуговицы на его бригадирском мундире. Раздражение зрелой женщины, которой нужен, сию минуту нужен мужчина, уже овладевало ею.
– Раздевай меня… раздевай… – шептала она по-французски. Его сильные мужские руки неохотно, будто налитые свинцом, приподнялись. Она ощутила, как его пальцы равнодушно мнут ее груди под атласистой тканью нарядного платья…
Ей хотелось рвать на себе платье, рвать жесткую ткань его бригадирского мундира… Она размахнулась и ударила его по лицу, по щеке… Она видела, как вспухло красное пятно…
На постели он наконец-то овладел ею. Его мужской орган вошел в ее лоно опять же равнодушно… Она приподняла колени и ерзала голой спиной по голландской простыне… Она не была удовлетворена… Он лениво отвалился в сторону на широкой постели…
– Где я могу умыться? – спросил он.
– Зачем? – отозвалась она. – Ведь семя не выходило. Ты что, хочешь поскорее смыть мои прикосновения к твоей коже?..
– Мне жаль… – Он произнес это лениво.
Ей показалось, что он вовсе не огорчен своей неудачей, вовсе не стыдится… Но она еще надеялась… На что? На то, что он все же хотел, хотел ее!..
– Ты думал о своей жене? – спросила она. И с ужасом осознала, что в голосе ее звучит нечто нехорошее. Что же? Да, она заискивает перед ним… Ужас, ужас!..
– Нет, – ответил он. – Я не думал о жене. Моя жена давно умерла, и я еще не женился снова.
– Давно… – машинально повторила она. – Но ведь ты молод. – Как же давно?..
На этот раз он ничего не ответил, встал с постели, поднял с пола свой мундир и… вышел, хлопнув дверью…
Аделаида лежала, помертвевшая, уже равнодушная ко всему на свете. Зачем всё? Она должна была покончить с собой прошлой ночью! Она верно, правильно поняла себя. Да, она состарилась. Она больше никому не нужна, то есть она больше не нужна мужчинам. Напудренное лицо, нарумяненные щеки, стянутая талия… Все эти ухищрения еще ни одной женщине не заменили юности и свежей красоты!.. Достоинства старости? Мудрость? Уважение, почет? О нет! Все это ложь, ложь, ложь!.. Надо умереть!.. Но ей почему-то вдруг захотелось выйти в одной сорочке, босиком, выйти на снег… Она поднялась с постели, глянула на простыни, ощутила приступ отвращения… Надела сорочку…
Аделаида шла по коридору в полутьме. Смутное подозрение зародилось в мозгу. Ей захотелось испытать унижение в полной мере! Она знала, куда она направляется, что именно она хочет, да, да, хочет увидеть!..
Она прокралась к двери каморки Трины. Припала ухом. Да, так и есть! Слышались прерывистые стоны. О! Такие знакомые стоны!.. Так и она стонала, перекатываясь по широкой постели, составляя единое целое с мужчиной… Когда это было?.. Этого больше никогда не будет. Все кончено, жизнь кончена… Сейчас она выйдет босая, в одной сорочке, на крыльцо. Северный снегопад окружит ее, мокрые хлопья покроют ее. И утром на крыльце найдут замерзший труп состарившейся женщины, никому не нужной женщины, одинокой женщины!..