Апогей
Шрифт:
— И так и не пришла на уборку. Норма тебе голову открутит.
Я не знаю, кто такая Норма, но знаю, что эти слова принадлежат Крис.
Свет загораживает голова Кнута, он хмуриться, демонстрируя беспокойство. Я же думаю над тем, что не могу теперь воспринимать чувства и слова этого человека всерьез, потому что он лгал мне и ни одна мышца на его лице не дрогнула: идеальное владение собственным телом и эмоциями.
Кнут застрелил своего нечеловеческого напарника, которому Захария доверил ликвидацию ненужного элемента моей жизни. Я вспоминаю, каким удивленным выглядел
Я мысленно возвращаюсь в катакомбы, которые посетила не так давно. Теперь мне предельно ясно, куда попадет ребенок той несчастной женщины, чей протестующий крик я слышала сегодня утром. Ясно и то, каким образом его будут использовать. Ведь те за еду готовы продать душу Сатане.
Думая о Сатане, я представляю лицо Захарии. Доброе, старческое лицо мудрого наставника. Ясные глаза, которые мечтали тебя увидеть все эти восемнадцать лет.
— …слышишь?
— Все в порядке. — Неужели эта нелепая ложь озвучена мной?! Я произношу это так уверенно и убедительно, что заговори я сейчас во всеуслышание о Боге, и на земле не осталось бы атеистов. — Просто устала.
— Устала?! Да ты же ни черта не делала! — Возмущается Крис, но брат что-то говорит ей… они спорят какое-то время, и в итоге девушка уходит.
— Малыш, что с тобой? Расскажи мне.
Наверное, не окажись Кнут таким подонком, слепо исполняющим приказы своего наставника, и он действительно мог бы стать моей семьей. Потому что подобные слова я слышала только от своей мамы и иногда, в более скупом на чувства варианте, от отца. Осознание собственного теперь уже абсолютного одиночества в прошлом заставило бы меня биться в истерике. Сейчас же душа моя выскоблена и пуста как этот потолок. Я устала.
— Знаю! Это ублюдок Молчун тебя обидел, так? — Наконец «догадывается» Кнут, пытаясь заглянуть в мои глаза. — Только скажи, и я ему так надеру задницу, что он будет с этих самых пор пылинки с тебя сдувать. Бесчувственный сукин…
Господин Аман даже не знал о гибели моей семьи. Он держал свое слово и не трогал людей, не только чистокровных. На Захарию же этот договор, как на человека, не распространялся. Если кто-то мешал ему, он просто убирал его с дороги, и не видел в этом проблемы.
— А я-то думал, что ты сможешь… ну да ладно, я передам Захарии, что ты плохо себя чувствуешь. — Кнут тяжело вздыхает, убирая волосы с моего лба. — Я знаю, Мейа, как тебе сейчас тяжело. Ты тоскуешь…
Мой взгляд уходит с белого квадрата потолка на лицо парня.
— Захария хотел меня видеть?
— Да… — Он несколько озадачен моим вкрадчивым тоном. — Тц, ладно… я проболтался, ясно? Рассказал ему про вас с Молчуном. Потому он хочет тебя увидеть. Перетереть это сначала с тобой, а потом с ним. Прости ладно? — И он складывает руки в молитвенном жесте.
Я улыбаюсь, хотя и думала, что уже разучилась выполнять столь сложный трюк.
— Ничего. Рано или поздно он все равно бы узнал. — Видимо, лгать — это у нас семейное.
— Вот и я так подумал… — Кнут недоуменно следит за тем, как я встаю. — А ты…
— Кажется, насчет этого я готова поговорить с ним. Это важно.
— Молчун — счастливый сукин сын. — Бормочет Кнут, вставая следом. — Я тебя провожу…
— Нет, не нужно. — Торопливо останавливаю я его. — Это… ну… это личное. Мне нужно немного… поразмыслить надо всем этим… знаешь, я немного растеряна и волнуюсь. Мне необходимо побыть одной.
— Блин, я понял. — Вздыхает брат, запуская пятерню в свои волосы. — Но ты все мне расскажешь, идет?
— От начала до конца. — Обещаю я, веря, что не попаду в ад за эту ложь: все же я просто плачу той же монетой.
Хотя к черту ложь. Я собралась сделать кое-что обеспечивающее мне прямую дорогу в преисподнюю.
До апартаментов Захарии путь не близкий, и я боюсь времени, которое отделяет меня до греха, на который я решилась. Боюсь передумать. Боюсь сорваться. Боюсь дать слабину. Все кажется таким простым, когда я думаю об этом, но я знаю, что на деле мне придется нелегко.
Мысль об убийстве засела в моей голове… так часто я думала о мести, но так и не смогла зажечь в своем сердце необходимый огонь решимости, ненависти, желания чужой смерти. Я и сейчас не уверена, что обрела эти необходимые законнику «качества», но теперь меня наполняет странная уверенность, что я поступаю правильно.
Детально представляю каждое свое действие по прибытию на место. Понимаю, что до сих пор боюсь причинять боль кому бы то ни было. Было бы куда легче, если бы я могла устранить человека, просто стерев его имя в черном списке собственного изготовления. Раз и нет, минуя стадию лицезрения чужой боли, крови, криков, агонии.
Когда я подхожу к двери, понимаю, что не продумала эту деталь: стучаться и попытаться уладить вопрос по-тихому или ворваться и сделать все грязно, подняв всех на уши.
Боже, с каких пор я стала рассуждать как киллер?
Стучусь, дожидаясь ответа.
— Входи, Мейа. — Доноситься из-за двери радушно. Именно таким тоном волк, притворившийся бабулей, зазывал к себе Красную Шапочку.
Моя рука трясется, когда я поворачиваю ручку двери и толкаю ее. Поборов страх нахожу взглядом Захарию и уговариваю себя мысленно вести себя естественно. Пока что я хочу просто услышать, что он мне скажет, а уже потом кое-что сказать ему самой.
— Боже мой! — Неожиданно восклицает старик, и я напрягаюсь еще сильнее, когда он, объехав журнальный столик, приближается ко мне. — Вот оно! Наконец-то, Мейа! Наконец-то я увидел в этих глазах огонь благородной ненависти!
Кажется, он еще не понял, что именно зажгло этот огонь. Я, превозмогая боль, смотрю на этого улыбчивого ублюдка, который жестом предлагает мне пройти. Мне кажется, что каждое мое движение выдает мои замыслы, но старик как будто не замечает этого.
— Так, моя дорогая, проходи, пожалуйста, проходи. — Он ведет себя так, как если бы был моим дедом. Все называют меня наследницей его крови, думаю, это то же самое, что и дед. — Разговор будет долгим и серьезным, так что я сразу предложу тебе чай… или ты предпочитаешь кофе?