Апокалиптическая фантастика

Пол Фредерик

Он появляется здесь ежегодно в тот момент, когда его путь пересекает орбиту нашей планеты, и, видимо, в эти моменты он способен соприкасаться с ее поверхностью. Поскольку никаких следов его продвижения в будущее обнаружено не было, напрашивается вывод, что возвращается он иным способом, чем забрасывался. Он жив в нашем настоящем. Наше прошлое — его будущее, а наше будущее — его прошлое. Момент его появления постепенно смещается по солнечному времени таким образом, что должен совпасть с моментом 1153,6–2 мая 1989 года по старому стилю, иными словами — с Нулевым Днем.

Взрыв, которым сопровождалось его возвращение в его собственное время и место, мог произойти, когда какие-то элементы прошлых мгновений его пути перенеслись вместе с ним в свое предыдущее существование. Несомненно, именно этот взрыв ускорил всемирную катастрофу, которая навсегда оборвала Век Опасной Науки».

Он падал, теряя власть над своим телом, проигрывая в борьбе с чудовищной инерцией, которую набрал, стараясь совладать

со своими человеческими ногами, содрогаясь в нечеловеческой жесткости скафандра, а его подошвы накалялись, теряли опору из-за слишком слабого трения, пытались ее нащупать под вспышки, под это мучительное чередование света, тьмы, света, тьмы, которое он терпел так долго под ударами сгущающегося и разрежающегося воздуха о его скафандр, пока скользил через пространство, которое было временем, отчаянно тормозя, когда проблески Земли били в его подошвы, — теперь только его ступни что-то могли: замедлить движение, удержаться на точном пути, ведь притяжение, его пеленг, слабело, теперь, когда он приближался к дому, оно размывалось, и было трудно удерживать центровку; он подумал, что становится более вероятным. Рана, которую он нанес времени, заживлялась сама собой. Вначале она была такой узкой и тесной — единственный луч света в смыкающемся туннеле, — и он ринулся за ним, как электрон, летящий к аноду, нацелившись точно по этому единственному, изысканно изменяющемуся вектору, выстрелив себя, как выдавленную косточку, в этот последний обрывок, в это отторгающее и отторгнутое нигде, в котором он, Джон Делгано, мог предположительно продолжить свое существование, в нору, ведущую домой; и он рвался по ней через время, через пространство, отчаянно работая ногами, когда под ними оказывалась реальная Земля этого ирреального времени, держа направление с уверенностью зверька, извилистой молнией ныряющего в спасительную норку, он, космическая мышь в межзвездности, в межвременности, устремляющаяся к своему гнезду наперегонки с неправильностью всего вокруг, смыкающейся вокруг правильности этого единственного пути, а все атомы его сердца, его крови, каждой его клетки кричали: «Домой! ДОМОЙ!» — пока он гнался за этой исчезающей отдушиной, и каждый шаг становился увереннее, сильнее, и он несся наперегонки с непобедимой инерцией по бегущим проблескам Земли, словно человек в бешеном потоке — с крутящимся в волнах бревном. Только звезды вокруг него оставались постоянными от вспышки к вспышке, когда он косился мимо своих ступней на миллион импульсов Южного Креста и Треугольника; один раз на высшей точке шага он рискнул на столетие поднять взгляд и увидел, что Большая и Малая Медведицы странно вытянулись в сторону от Полярной звезды, но ведь, сообразил он, Полярная звезда тут на полюс не указывает, и подумал, снова опуская взгляд на свои бегущие ступни: «Я иду домой к Полярной звезде! Домой!» Он утратил память о том, где был, какие существа — люди, инопланетяне или неведомое нечто — вдруг возникали перед ним в невозможный момент пребывания там, где он не мог быть; перестал видеть проблески миров вокруг: каждый проблеск — новый хаос тел, форм, стен, красок, ландшафтов; одни задерживались на протяжении вздоха, другие мгновенно менялись: лица, руки, ноги, предметы, бившие в него, ночи, сквозь которые он проходил, темные или озаренные странными светильниками, под крышами и не под крышами, дни, вспыхивающие солнечным светом, бурями, пылью, снегом, бесчисленными интерьерами, импульс за импульсом снова в ночь; теперь он опять был на солнечном свету в каком-то помещении. «Я наконец-то уже близко, — думал он. — Ощущение изменяется…» Только надо замедлиться, проверить — этот камень у его ног остается тут уже некоторое время, и он хотел рискнуть, перевести взгляд, но не осмеливался; он слишком устал, и скользил, и терял власть над телом в старании одолеть беспощадную скорость, которая не давала ему замедлиться; и он ранен — что-то его ударило там, что-то они сделали, — он не знал что — где-то там, в калейдоскопе лиц, рук, крючьев, палок, столетий кидающихся на него существ, а его кислород на исходе, но не важно, его должно хватить, ведь он идет домой! Домой! Если бы он только мог погасить эту инерцию, не сбиться с исчезающего пути, соскользнуть, скатиться, съехать на этой лавине домой, домой… и гортань его выкрикнула: «ДОМОЙ!» Позвала: «Кейт! Кейт!» Кричало его сердце, а легкие почти совсем отказывали, а ноги напрягались, напрягались и слабели, а ступни цеплялись и отрывались, удерживались и соскальзывали, а он клонился, молотил руками, пробивался, проталкивался в ураганном временном потоке через пространство, через время в конце самой длинной из самых длинных дорог — дороги Джона Делгано, идущего домой.

ФРИЦ ЛЕЙБЕР

Ведро воздуха

Я искренне надеюсь, что имя, творчество и репутация Фрица Лейбера (1910–1992) не меркнут. Он был одним из самых заметных авторов научной фантастики и фэнтези начиная с 1939 года и вплоть до своей смерти, а также одним из наиболее почитаемых. Согласно списку журнала «Locus», Лейбер шесть раз завоевывал премию «Хьюго», три раза премию «Небьюла», дважды Всемирную премию фэнтези, дважды премию журнала «Locus», по одному разу Британскую премию фэнтези, премию Геффена, специальную премию Уорлдкона (Worldcon Special Convention Award), премию «Балрог», премию «Гэндальф», а также Всемирную премию фэнтези и премию Брэма Стокера за вклад в развитие жанра и звание Грандмастера от Ассоциации американских писателей-фантастов (Science Fiction Writers of America). Вероятно, больше

всего Лейбер прославился своей серией в жанре меча и магии о приключениях Фафхрда и Серого Мышелова, состоящей из семи книг, первая из которых — «Мечи Ланкмара» («The Swords of Lankhmar», 1968). Он также известен своими произведениями о сверхъестественном, например, роман «Ведьма» («Conjure Wife», 1943) был трижды экранизирован. Научно-фантастические работы Лейбера, пожалуй, занимают второстепенное место в его творчестве, однако он получил премию «Хьюго» за роман «Странник» («Wanderer», 1964), в котором попавшая в Солнечную систему странствующая планета представляет угрозу Земле. В романе «Тьма, сгущайся!» («Gather, Darkness», 1943), действие которого происходит через триста лет после ядерной катастрофы, две мощные фракции пытаются взять под контроль остатки цивилизации. Из прочих постапокалиптических произведений писателя меня особенно привлекает «Ведро воздуха» из-за своей необычной идеи и ярких образов.

Па послал меня за ведром воздуха. Только я наполнил ведро и тепло сошло с моих рук, как я увидел ЭТО.

Знаете, сначала мне показалось, что я вижу молодую леди. Да, красивую молодую леди со светящимся в темноте лицом. Она смотрела на меня из квартиры напротив на пятом этаже, как раз над белым покрывалом замерзшего воздуха толщиной двадцать метров. Я никогда не видел живых молодых леди, кроме как на картинках в старых журналах: Сеет еще ребенок, а Ма сильно болеет и несчастная. От удивления я даже выронил ведро. Да и вы на моем месте сделали бы то же самое, зная, что на Земле никого нет, кроме Па, Ма, Сеет и меня.

Но все равно, наверное, не следовало мне так удивляться. Время от времени чего мы только не видим. Ма — обычно что-то плохое, судя по тому, как начинает таращиться на пустое место, а потом кричит и кричит и бьется об одеяла, которыми обвешано Гнездо. Папа говорит, что иногда мы и должны так реагировать.

Подняв ведро и снова посмотрев на квартиру напротив, я начал понимать, что, возможно, в такие моменты чувствует Ма: оказалось, что это не молодая леди, а пятнышко света — маленький призрачный зайчик, двигающийся от окна к окну, словно одна из далеких звездочек спустилась с безвоздушного неба, чтобы узнать, почему Земля убежала от Солнца, а может, найти внизу кого-нибудь и попугать, раз уж теперь Земля лишилась защиты Солнца.

И, говорю вам, от этой мысли у меня мурашки побежали по коже. Пока я стоял и хлопал глазами от удивления, у меня замерзли ноги, а на шлеме образовался такой слой инея, что я уже не увидел бы свет, если бы он выкатился из одного из окошек, чтобы добраться до меня. Но у меня хватило ума нырнуть обратно.

Медленно пробираясь сквозь многочисленные слои одеял, тряпок и резины, которые Па повесил, чтобы не выпускать воздух из Гнезда, я постепенно успокоился. Наконец услышал тиканье часов и понял, что вокруг уже воздух, потому что в вакууме, естественно, нет никаких звуков. Протиснувшись сквозь щель в последнем слое одеял, которые Па обшил алюминиевой фольгой, чтобы сохранить внутри тепло, я вошел в Гнездо. Но в душе оставалась тревога.

Давайте я расскажу вам о Гнезде. Оно небольшое и уютное, и места там хватает лишь для нас четверых и наших вещей. Пол покрывают толстые шерстяные ковры. Три стены — одеяла, потолок — тоже одеяла, касающиеся головы Па, когда он стоит. Он объяснял, что они висят внутри гораздо большего помещения, но я никогда не видел ни настоящих стен, ни потолка.

Вдоль одной одеяльной стены тянутся длинные полки, на которых лежат инструменты, книги и прочие вещи, а наверху — целая шеренга часов. Па ревностно следит за тем, чтобы они ходили. Говорит, что мы не должны терять счет времени, а без Луны и Солнца это не так-то просто.

Четвертая стена — тоже одеяла, но там еще есть и камин, в котором всегда горит огонь. Он не дает нам замерзнуть и вообще приносит большую пользу. Кто-то из нас должен постоянно наблюдать за ним. У нас есть несколько будильников, которые напоминают нам, когда чья смена. В первое время за огнем следили только Па и Ма, но теперь им помогаем и мы с Сест.

Конечно, Па — главный хранитель огня. Таким он навсегда останется у меня в памяти: высокий мужчина сидит закинув ногу на ногу и, нахмурившись, смотрит на пламя, бросающее бронзовый отсвет на его морщинистое лицо. Через равные промежутки времени он осторожно кладет в огонь кусок угля из большой корзины, стоящей рядом. Па говорит, что в древности тоже были хранительницы огня, их называли весталками, хотя тогда их окружал не замерзший воздух, на небе светило солнце и люди вполне могли обойтись без огня.

Па и сейчас сидел в той же позе, но, увидев меня, встал и, взяв ведро, отругал за то, что я долго оставался снаружи. Он сразу заметил иней, покрывавший мой шлем. Тут же и Ма набросилась на меня. Па объясняет, что ей необходимо выплескивать чувства. Даже Сест и та что-то пару раз пискнула.

Па завернул ведро в плотную ткань. Только в Гнезде ощущаешь, какое же холодное это ведро. Кажется, оно высасывает тепло отовсюду. Даже языки пламени съеживаются, когда Па ставит ведро рядом с огнем.

Однако мерцающее бело-голубое вещество, насыпанное в ведро, сохраняет нам жизнь. Оно медленно тает и, испаряясь, освежает Гнездо и поддерживает огонь. Слои одеял не дают ему слишком быстро покинуть Гнездо. Па хотел бы заткнуть все щели, но у него ничего не получилось (здание сильно повредили землетрясения), да и к тому же он должен держать трубу открытой, чтобы дым выходил наружу. Но там у него поставлены какие-то хитрые штуки (Па называет их отражателями), которые мешают выходу воздуха.