Апокалиптическая фантастика

Пол Фредерик

Это так чертовски нечестно.

[пробел]

Те жукачи с их железным шаром так и не вернулись, но зато объявились какие-то зеленые сияющие люди. Нет, фигурой они не напоминают людей, но — да, они зеленые и сияют. Думаю, они все женщины, не мужчины. Они начали строить город, посадили какие-то растения, изменили воздух, так что дышать стало полегче. Конечно, я бросилась к ним с раскрытыми объятиями. Их речь — сплошной скрежет, однако они все равно попытались научить меня своему языку, и я старалась научиться, но это слишком сложно. Небо теперь все время такое яркое, что за короткий отрезок ночи едва можно разглядеть пару звезд, но одна из зеленых леди показала наверх — думаю, она объясняла,

с какой звезды они прибыли, то есть возле какой звезды кружится их планета.

Довольно долго я жила в их городе вроде как на правах домашнего животного, и они были вполне милы, разве что никак не понимали, что мне надо. Они вертели меня так и эдак — верно, проводили всякие медицинские тесты, но я им позволяла — частично потому, что хотела понравиться зелененьким тетенькам, а частично оттого, что надеялась, что они выяснят, как меня исправить, чтобы я смогла умереть. Прекратив проверки, они остались довольно любезны.

Прекрасные сияющие зеленые дамы владели всевозможными видами дивного искусства и создавали чудные вещи, совсем не похожие на статуи, картины и все такое прочее, существовавшие, когда еще живы были люди. Зеленые леди творили из раскаленного газа, который на некоторое время повисал в воздухе, а потом рассеивался. Одна из дам показала мне созданную ею скульптуру из красного жара, а потом показала на Солнце, так что я догадалась, что их милые вещицы сделаны из того же вещества, что и Солнце. Газ этот называется плазма — так вроде говорили по головидео. Долго ли, коротко ли, но зеленым леди удалось даже научить меня, как работать с плазмой, и я тоже писала слова и рисовала картины в воздухе пылающим газом.

Потом вдруг что-то случилось, и все зеленые леди поспешно убрались прочь. Я так и не узнала почему. Они оставили мне свой город и кое-какие машины, но я не сумела разобраться, как заставить эти агрегаты работать. Впрочем, хорошо, что зеленые леди жили здесь хоть сколько-то.

Жаль только, что они не забрали меня с собой.

[пробел]

Солнце теперь постоянно торчит над головой. Огромное, красное, жаркое, чертовски жаркое.

Иногда, путешествуя, я возвращаюсь в те места, где была когда-то, и нахожу записи, которые сделала давным-давно. Я плохо помню, что писала тогда, так что каждый раз мои собственные каракули становятся сюрпризом, я читаю их как в первый раз.

Правый глаз почти ничего не видит, левый давно ослеп. Я не сплю, но меня терзают кошмары наяву, мысли о том, что со мной станется, если я не могу есть-пить-спать-дышать, да еще и не смогу ВИДЕТЬ, и мне придется вслепую идти сквозь вечность. Это так чертовски нечестно.

Кажется, очень скоро Земля расплавится или упадет на Солнце. Мне-то все равно, что именно случится, но интересно было бы знать, убьет ли это меня наконец. Если да, я обрету наконец покой.

Но меня жутко пугает мысль, что я рухну на Солнце и умру, но внутри Солнца воскресну, умру снова и так далее — без конца. И будет, конечно же, жутко больно.

Придет день, когда Солнце погибнет. То есть, когда это произойдет, дня-то как раз не будет, но вы поняли, что я имею в виду. Да, повезет мне, нечего сказать, если Земля грохнется на Солнце, а я все равно буду продолжать жить, чувствуя, как Солнце раз за разом убивает меня, а нанотвари возрождают миллионы-миллиарды-треклятые-секстильоны лет, пока Солнце наконец не погаснет. Интересно, смогу ли я писать пылающей плазмой внутри Солнца, как научили меня однажды зеленые леди неизвестно откуда? Хоть бы они вернулись. Я надеюсь, что, может…

[пробел]

Повсюду горячая лава. Тает, тает, плавится все, и я горю, горю вся, и как же мне больно, чертовски больно, и как только я исцеляюсь, я сгораю снова. Хватит, хватит, хватит,

прекратите.

Я все еще немного вижу одним глазом. Пишу эти слова черным расслаивающимся камнем на твердом белом камне, но камень размягчается. Солнце все ближе. После стольких миллионов лет я вдруг вспомнила старую добрую песню о том, что когда восходит солнце, то все хорошо [115] , но тут сейчас совсем НЕ ВСЕ ХОРОШО. Все раскалено, все плавится. Уверена, наступит…

115

Песня «The Beatles» «Неге comes the sun» («Вот восходит солнце»).

[пробел]

наконец, наконец, наконец миллиарды лет падения на Солнце, скорее, скорее, умру ли я теперь или все станет еще хуже, не знаю, если…

[пробел]

…о черт, это нечестно…

СТИВЕН БАКСТЕР

Дети времени

Карьера Стивена Бакстера началась в 1987 году с рассказа «Цветок Ксили» («Xeelee Flower») — произведения, открывшего его знаменитый цикл, который включает такие романы, как «Плот» («Raft», 1991), «Поток» («Flux», 1993) и «Кольцо» («Ring», 1994). Бакстер привлек внимание широкой читательской аудитории своим романом «Корабли времени» («The Time Ships», 1995), являющимся продолжением «Машины времени» («The Time Machine») Герберта Уэллса, и заявил о себе как об одном из самых передовых и интригующих британских писателей-фантастов. Среди последних книг автора апокалиптический роман «Потоп» («Flood», 2008) и его продолжение «Ковчег» («Ark», 2009).

I

Льды на горизонте манили Джаала давно. Вот и сейчас сквозь дымовую завесу вечернего костра мальчик всматривался в линию чистой костяной белизны — точно по кромке неба полоснули отточенным каменным лезвием.

День подходил к концу, по небу кляксами расплескался неистовый закат. Непоседливый ребенок в одиночестве пошагал сквозь густую пелену дыма, подальше от запаха вареного енотового мяса и шкварчащего козьего жира, от неторопливых взрослых бесед и радостных детских игр.

С северной стороны горизонта ледник был всегда вечно недосягаемый, сколько ни шагай по чахлой траве. Джаал знал, почему так. Ледяная шапка отступала, белоснежность низвергалась талыми ручьями, оставляя за собой усыпанную валунами землю в разломах и выбоинах. А потому, сколько ни иди, — за льдом все равно не угнаться.

Сейчас заходящее солнце окрашивало ледниковые дали розовым. Мальчика влекло к геометрической простоте пейзажа; завороженный, Джаал смотрел не отрываясь.

Ему было одиннадцать: коренастый, с буграми мышц. Поверх многослойных одеяний из козьих шкур, сшитых сухожилиями, — тяжелый плащ из кроличьего меха. На голове — шапка, сделанная отцом из цельной енотовой шкуры, обувь — из смазанных снаружи жиром голубиных шкурок, вывернутых оперением внутрь, на шее — ожерелье из кошачьих клыков.

Джаал оглянулся на семью. Родственников было около дюжины: родители, дети, дяди и тети, племянники и племянницы и потрепанная жизнью бабушка сорока двух лет. Все, не считая малышей, двигались крайне медленно, очевидно от усталости. Сегодня пришлось проделать долгий путь.

Мальчик понимал, что нужно вернуться к костру и помочь, выполнить свой долг — принести дров или освежевать крысу… Но все это повторялось изо дня в день. Из раннего детства у Джаала сохранились тревожные воспоминания: горящие хижины, бегущие, кричащие люди… С тех пор ребенок и его семья двигались на север в поисках пристанища. Но нового дома пока так и не нашлось.