По благословению епископа Тираспольского и Дубоссарского Юстиниана
Предисловие
У христианской поэзии множество трудностей. Как ей остаться искусством и не пожертвовать своим идеализмом, своим пафосом? Как ей произносить свое исповедание веры и при этом сохранить ту недоговоренность и тайну, без которых и лирика-то не существует? Мы, читатели, являемся свидетелями уже многих неудач на этом пути. Я не говорю сейчас о второсортных литературных поделках, но ведь существует достаточно широко распространившаяся так называемая «литература добрых намерений», или, как именовал ее Пушкин, «приходская литература» – не претендующая на художественную ценность, стремящаяся к поучительности и доходчивости, к тому, чтобы вразумить или растрогать. Слов нет, подобные книжки нужны – самый, как принято говорить, «элитарный» читатель многим им обязан – зачастую его жизнь в Церкви начиналась именно с них. Но вот поэзия, искусство в точном смысле этого слова?.. Могут ли они «вместить» содержание, которое больше их? Может ли выдержать художественная форма этот внутренний напор огромной – больше всего мира – идеи?
Мне потому и по сердцу поэзия Олеси Николаевой – она вся в борьбе, в усилии, в труде. И автор, почти постоянно (во всяком случае, в самых сильных своих текстах) на наших глазах стремящийся преодолеть себя, – ослабевающий, падающий, негодующий на свою слабость; и стихи, как будто желающие стать чем-то другим, нежели то, что они есть (прозой, даже проповедью!), – и все же остающиеся стихами. О внутренней энергии, то убывающей, то возрастающей, говорят даже метры и ритмы поэзии Николаевой – эта непривычно длинная, с изломом цезуры, как с необходимым вздохом после предпринятого усилия, грузная строка, словно тоже что-то преодолевающая, поднимающая тяжесть:
Вы, лживые мои речи, кичащиеся высотою смысла,любящие суетные разговоры,вы, чувства мои испорченные, любви убоявшиеся,душегубы, воры!Вы, древляне, будете перебиты, похоронены заживо,выжжены, подобно заразе……Богомудрая Ольга берется за дело, хороня любимогокнязя.
Эта тяжесть собственного «я», да еще творческого, то есть наделенного всей силой самопознания! Как трудно творческому человеку с самим собой! Поэзия Олеси Николаевой главным образом ведь именно об этом и говорит, это ее центральная, стержневая тема. Что же (или кто же) поможет поэту? Ведь его постоянно подстерегает опасность в миллионный раз пойти по пути, давно исхоженному мировым искусством, погрузиться в свою неисчерпаемую внутреннюю сложность, предпочесть себя, свои страдания, душевные противоречия и внутренние богатства всему, что его окружает, – одним словом, предпочесть себя всему миру. И какие великие имена встретим мы на этом пути!
Я ни с кем не собираюсь сравнивать Олесю Николаеву, скажу только: от подобного романтического одиночества и противостояния всему на свете спасает именно то, что и делает ее поэзию религиозной, – любовь. Быть может, отчетливей и сильней всего запечатлеваются в памяти герои ее «сюжетных» вещей, поэтических новелл: соседка Марья Сергеевна, грубая и некрасивая, запомнившаяся с детства, потому что первая заговорила с ребенком о Боге; слабоумный мальчик Петя – о таких, как он, чудно говорил Андерсен: это слабые растения, которые расцветут в Божием саду; убогий Сережа из «ремеслухи»; тетя Алла с ее нелепой жизнью, с «грошовой тризной», которую по ней справляют. И авторское чувство к подобным героям так сильно, так скорбно и, добавлю, так трудно – ведь причиняет же оно какую-то боль читателю, пусть мимолетную! А как иначе, обезболенно, прочесть, например, следующее:
Знаешь, папа! Когда умирает отец, лишь равнинаостается в заступниках и конфидентах. Всю ночьутешает меня, одаряя, как блудного сына…Укоряет, как блудную дочь.
Но этот результат, которого достигает Олеся Николаева, теребя и мучая своего читателя, – не единственный. Известно, что сюжетность противопоказана лирике (один очень большой поэт говорил даже, что это – два разнородных начала, соединение которых приносит отвратительные плоды. Правда, он сам в конце своей жизни стал писать именно сюжетные вещи – едва ли не наиболее сильное из всего им созданного). Олеся Николаева с напором, с энергией, бесстрашно делает прививку сюжета к лирическому стволу. И что же? Результаты налицо:
В галантерейную роскошь даров промтоварныхнас одевала она – некрасивых, бездарных,бездерзновенных, смотрящих темно и устало,словно на праздник готовила нас, выпускала,словно на пир, где нельзя быть иначе одетым,чем в эту радость нарядную – с небом и светом!..Может, в Твоих мастерских
белошвейных небесныхмного есть белых хитонов, нарядов воскресных,много целебных покровов, спасительных нитейесть для нее средь высоких Твоих общежитий!
Книга начинается небольшой поэмой «Августин» и заканчивается то ли философской поэмой в прозе, то ли лирическим трактатом «Апология человека» – произведениями, которые ясно показывают, как решительно Олеся Николаева подходит к самым границам возможного, привычного в лирике. Ход повествования в «Августине» – сложный, двуслойный, разом вводящий читателя и в историю тайного монашеского жития в горах Кавказа, и в историю юного бродяжки, жулика, присвоившего чужое имя. Сложность увеличивается за счет того, что повествование прерывается, словно делясь на доли: в него вторгается неведомый голос, самый авторитетный для автора, голос того, «кто поручил мне Августина». Эти вторжения задают всему рассказу не только особенный ритм, но и глубину и высоту: ведь неизвестный собеседник постоянно говорит о том важнейшем, что соединяет людей, делает не чужими друг другу и Августина, и кавказских отшельников, и автора, и вообще – всех и вся. Та же нота слышна в «Апологии человека» (благодаря этому складывается своего рода рамочная композиция сборника). Казалось бы, антропологическое рассуждение, построенное (как и подобает трактату) тезисно, исследующее доказательно и логически всю внутреннюю структуру человека, все противоречия личности и ее уклонения от первоначального Замысла о ней. Но вместе с тем, это – и самая горячая исповедь, рассказ о себе и о других, о том, что всех нас объединяет в Адаме, делает родными.
Я бы сказала так: борясь с материалом, отвергая отработанное и общепринятое, Олеся Николаева поступает так же, как поступает с самой собой, со своей натурой, характером, на которые негодует, кривизны которых обличает, к которым даже применяет силу. Как тут не увидеть общность, сходство между искусством и действительностью? Ни поэзия (если только это настоящая поэзия), ни жизнь христианская не терпят механистичности, штампованных повторов, заученных приемов. И здесь, и там должен быть риск выбора и ответственности, самовоспитания и – если надо – самоотказа:
Я – богатый юноша, и мне жалкорасставаться с сабелькой из Эфеса,и с камзолом бархатным с алой лентой,и с пером на шляпе, и с крепким перстнем…С этой гордой складкой у губ, с повадкоймолодого рыцаря, и с посадкойверховой, с пружинистою походкой,с подбородком, выплывшим легкой лодкой.
Уже в такой четкости формулировок – бескомпромиссность взгляда на себя самое, залог дальнейшей борьбы с собой.
Впрочем, такая брань, такие проявления сильного (и поэтического, и человеческого) характера не потрясают и не разрушают общих контуров мира, возникающих в ее книге, – ведь у этого мира есть Центр и Источник. Поэтому все тут, кроме бьющегося над собой человека, – скорбящего, страдающего, переменчивого, обидимого и обижающего, – устойчиво, добротно, прекрасно. А если посмотреть и на человека глазами любви – то все вообще соберется в изумительную картину, о которой иначе не скажешь, как «все добро зело»!
Недаром ведь и сборник называется не как-нибудь, а «Апология человека».
Елена Степанян
Августин
Роман в стихах
– …А волосы у меня были, – продолжал он,отхлебывая чай из блюдца, —вот до сих… —И он бил себя по пояснице.– Однажды, когда я оступился и летелв пропасть,они зацепились, запутавшись, за колючку.Так я и выбрался невредимым.…В восемь лет он был увезен матерью в горы,где пострижен в мантию с именем Августинотшельником-старцем.После смерти матери и блаженного старцаспустился возле Сухуми.На деньги тайных монашек, живших при церкви,приехал в Лавру.Там его не приняли без документов.Он подался в Печоры.Ему сказали: если бы у него был паспорт,его бы взяли на послушанье,а так – и нечего думать.– Если они займутся выясненьем, кто я,они потребуют показать, где жил я:вызовут свидетелей, заведут дело…А это значит – показать им тропы,указать Верхнюю и Нижнюю Пустынь,выдать старцев.Многие там живут без паспорта, нелегально, —власти дорого бы заплатили,чтоб до них добраться.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: каждое действиеопределяется не точкой его приложенья,а тем, во имя чего оно совершалось.– А если сказать – жил отшельником,никого там нету,ничего не видел и – в полную несознанку?..У меня сидел врач-психиатр —друг моего детства,писатель-детективист с юридическим образованьеми отец Антоний – священник из Подмосковья.– Тогда его пребывание в психбольницезатянется на неопределенное время:на нем будут защищать диссертации,делать карьеры;целые отделы за него будут получать зарплату.Материал-то какой богатый,какой чистый случай:человек, выросший вне цивилизации,маугли по-советски!…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: доброе делоопределяется не его содержаньем,а свидетельством славы Божьей.– Были у нас улейки – тридцать штук,две коровки – они там маленькие, почти каккозы,были яблони, груши, смоковница, кукуруза.Были грядки с морковкой…От грызунов и от хищных птицих охраняли кошки.А вот с греками, которые считали себяхозяевами этой земли, не было сладу:они то и дело захаживали за оброкоми очень жестоко нас обирали,иногда – подчистую.С документами была неразрешимая сложность.Августину было уже двадцать лет, и ему грозило:а) статья за нарушение паспортного режима;б) статья за уклонение от воинской службы;в) статья за бродяжничество.К тому же:– Его будут прокручивать по каждомунераскрытому уголовному делу,имевшему место на всем Кавказе,а для местных властей соблазнительно освободитьсякое от каких нерасследованных преступлений.Горы – такой случай: ни алиби, ни свидетельств,каждый подозрителен, каждый берется на мушку.К тому же у юноши, кажется, нет родни,—предположительно, что не будет ходатайств иапелляций.– А в дереве – там каждый бук в шестнадцатьобхватов —была выдолблена у меня келья,по примеру первых горных монахов.Что я делал зимой? Ну, во-первых, катал свечи.Во-вторых, варил ладан, глядел на небо.Благовонный дым долго лежал в ущельях.Мой духовный отец – новоафонский старец, —когда монастырь его разогнали,долго шел через горы —больше двухсот километров,и так несколько раз,пока не перенес в эту Пустыньархиерейское золотое кадило,Евангелие в драгоценной ризе,Богослужебные книги,кресты, мощевик, иконы.Там он построил небольшую часовню,в которой мы и молились.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: только личный подвигопределяет духовность жизни.– К тому же, если он сдастся на милостьвластей,его тут жеприведут к военной присяге,а ему как монаху,по Постановлению одного из Соборов,—не помню, простите, какого —держать оружие запрещается,—так как быть с этим?– А осенью начинались ливни.Они шли с вечера до утра и с утра до ночи,и, казалось, ничего не высохнет там вовеки —все к земле прибьется, втопчется в землю.Ближе к зиме монахи из Верхней Пустыничуть-чуть спускалисьи оказывались около Нижней Пустыни —совсем близко.Иногда мы ходили к ним —особенно, если что-нибудь нужно:соль, спички…Там был один такой замечательный —отец Авель.Им же оттуда было удобней спускатьсяк Сухумской церкви.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: только по чистоте жизниможно судить об истинности чудотворца.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: истинное чудотворениевсегда сопровождается покаянным чувством.– Где ты взяла такого? —спрашивал писатель-детективист, не скрываявосторга.– Что ты с ним будешь делать? —спрашивал врач-психиатр довольно мрачно.– Ну что, кажется, не очень дикий,—улыбался отец Антоний, как всегда благодушно.– По ночам, случалось, выли шакалы,и медведи бродили по горным тропам,и особенно чудно светлячки мелькали,туда-сюда летая перед глазами.Ну и конечно – цикады, конечно – птицы:соловей, пока он семьей не обзаводился.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: а при всем при этомне за наши подвиги и молитвы,не за наши добрые дела и жертвы —лишь по Божественной милости,по любви Его крестнойнам открываются врата Царства.Наконец, все решили: для спасения Августинанеобходим покровитель,который бы проследил, как движется дело,и, возможно, своими связями бы добился,чтобы все прошло безболезненно, мирно, гладко,чтобы дали паспорт молодому монаху,освободили от военной службы,позволили бы работать при монастыре или церкви,возносить пустыннические молитвыо земле православной Российской,о властях и воинстве ее огромном,и он, избежав допросов, благодарил бы Бога.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: человек может сломатьсяпод тяжестью слишком рано исполненногожеланья.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: любого новоначального,пытающегося забраться в небо,надо схватить за ноги и сдернуть на землю.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: даже прокаженный,подходя к Господу, просил:«Если хочешь, Господи, можешь меняочистить!»– А причащаться мы ходили в Сухумскуюцерковь.Ну а так – вечерние, утренние молитвы,монашеское правило: три канона,акафист, кафизмы, Евангелие, Апостол.И конечно – Иисусова молитва.И вообще – подвиг молчанья.Засыпая, я думала – как же ты все-таки, жизнь,удивительна, баснословна,все в тебе перемешано, все три дороги,никаких указателей – направо, налево, прямо.Еще вчера, считай, я грела глупое телона камнях Сухуми,а может, завтра взберусь на какую-то там вершину,и тяжелый клобук надену,и завернусь в трудную рясу.– Так вот, – продолжал Августин,устраиваясь поудобней, —этот отец Авель сидел дважды:первый раз за то, что крестил в Черном морепионерский лагерь;второй – за царицу Тамару.Какой-то полковник в его присутствииобозвал ее нецензурным словом,а Отец Авель был крепкий, сильный,под два метра ростом.Пришлось полковнику извиниться,отцу Авелю же – прогулятьсяпо сибирским просторам.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: лучше прогневить человека,чем прогневать Бога.Назавтра Знаменитый Писатель,выбранный в покровители,защитник, неожиданная надежда,уезжал в Гватемалу, потом – в Гонолулуи еще куда-то.Сегодня у него был единственный вечер,да и тот был занят:он задавал ужин в Дубовом залев честь классика английской литературы.– Ты хоть знаешь, что он написал? —спрашивал Знаменитый Писатель,ведя меня лабиринтами к ресторану.– Кажется, «Алые паруса», – отвечала я,смеясь собственному остроумью,ибо чувствовала, что все началось отлично.Каждый вечер до самой глубокой ночимы с Августином разжигали кадило,ходили по комнатам, распевая молитвы,и я больше всего боялась сфальшивить,но в конце концов вдохновение побеждало.В доме уже все спали:чиновники и поэты, лауреаты и кандидаты,якобинцы и гугеноты,и кадильный дым окутывал их сновиденья —хронику века, программу «Время», акции, баталии иреформы,семейные неурядицы, мировые войны,общественные нагрузки, неприятности на работе.– Мы немножко посидим на банкете,—сказал Знаменитый Писатель,—а потом поговорим по твоему делу.—И я так загадочно ему кивнула,что он не выдержал и спросил почти сразу:– Ну, вкратце, что у тебя такое?– Августин, – говорила я, – дай-ка скуфьюпримерить,ну, как – идет мне?А теперь еще, пожалуйста, и мантию с рясой.—Я вертелась перед зеркалом то так, то этак.В конце концов я выпросила у него и клобук.– Настоящая матушка,—отвешивал он монашеские комплименты.– А почему ты никогда не встречалась со мнойбескорыстно? —спрашивал Знаменитый Писатель.—Почему никогда не задавала вопроса —что это я бегаю от депрессии по утрамв тренировочных шароварах?Слушай, зачем это все тебе —какие-то, извини, попы, монахи?…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: можно и в миру вести монашеский образжизни:необязательно облачаться во вретище, даватьобеты.Тот, кто поручил мне Августина,очень меня ругал за мои ночные примерки.– Получается, – настоятельно повторяла я,—либо предательство старцев,либо психушка по всем статьям,либо тюрьма со штрафбатом.– М-да, – тянул Знаменитый Писатель,—зачем это все тебе – тюрьма, психушка?А классик английской литературы,о котором временно все забыли,делал вид, что ему и так очень приятно:вот – поэты разговорились, разгорячились,у них ведь столько проблем – ускорение,перестройка…– А подложный паспорт? – спросила я.И тут же немного скривила рот, как в шпионскомфильме.– Подложный паспорт? – спросил ЗнаменитыйПисательтоном заправского революционерана конспиративной квартире где-нибудь в Женеве.– Ну да, – небрежно кинула я,как сотрудница ЦРУ в Московском парке.– Слушай, – он вдруг по-ковбойскизаиграл оливковыми желваками,—он что, никак не пойму, твой любовник?…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: то, что в мире называют любовью,это все – страсти, страсти…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: истинная любовь изгоняет пристрастья,как Христос – бесов.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: лишь любящий Христа – свободен.Тот, кто поручил мне Августина,был свободен и беспристрастен.– А ведь у меня есть, – сказал врач-психиатр,—кореш один – уголовник…Если он уже вышел,так для него сделать подложный паспорт – плевоедело!– Ого! – отозвался писатель-детективистс юридическим образованьеми назвал статью, в которой был обозначен срок,и весьма немалый.– Между прочим, – заметил отец Антоний, меняятему,—существует поверье,по которому тот, кто хоть раз примерялмонашеский клобук,непременно станет монахом.– А однажды, – продолжал Августин,расхаживая туда-обратно, —поднялся к отцу Авелю в Верхнюю Пустынькакой-то странник.«Батюшка, – говорит, – смилуйся,поисповедуй…»Был он вертолетчиком, когда с гор сгонялимонахов.Был приказ доставлять их вниз живых илимертвых.Гнал он так двух пустынников – те прыткоот него бежали.Но вертолетчикам с высоты было далеко видно,и было им видно то, что пустынники бегутк краю ущелья.А пустынникам, наверное, уже начиналоказаться,что они отрываются от погони, что спасеньеблизко.И вдруг за деревьями перед ними открыласьпропасть.Они, как вкопанные, как пораженные громом,пред нею остановились.Тут-то и подлетели жадные вертолеты,закружились, как хищные птицы над обреченнойжертвой.И тогда пустынники трижды перекрестилисьи по воздуху, по воздуху, как по ровной дороге,бездну перебежали и скрылись где-то.И вертолетчики содрогнулись.– Августин, – неожиданно проговорил кто-то,—почему тебе обратно-то не вернуться?Отец Антоний обычно долго откашливался иначинал медленно,с расстановкой:– Одного монаха поманила птичка.«Какое-то необычное, – подумал он, – у нееоперенье, голос…»И пошел за ней и всего-то на полчаса вышел изкельи.А когда вернулся назад, в обитель,видит – игумен уже другой и братия емунезнакома.Стал он спрашивать про своего духовного старца.25Все ему отвечают с недоуменьем, пожимаютплечами —мол, и видом не видывали, и слыхом не слыхивалипро такого!Наконец, отыскался отец библиотекарь —человек, сведущий во всяких разных вопросах.Он сказал, что действительно —назад лет этак полтораста —жил в монастыре названный старец,и даже вызвался отыскать древнюю его могилку.Эта осень была особенно щедрой.На кухне в большой прозрачной вазе стояли желтыекленовые листьяи оранжевые сухие цветы,—Августина поразило то, что их называют у нас«китайский фонарик».Он трогал их удивленно и осторожнои радовался: – Надо же – и не вянут!На массивном блюде лежали багровые разрезанныеарбузы,мокрый виноград, крепкие зеленые груши.Темнело рано, и было радостно зажигать мягкий свет,ставить на плиту чайник,творить перед едой молитвы:«Благослови, Господи, ястие и питие рабом Твоим…»и так далее……Тот, кто поручил мне Августина,говорил: на всяком месте достойно славитьГоспода Бога.Августин начинал уже заметно томиться,находясь под домашним арестом.Целыми днями он свешивался с балконаи громко обсуждал прохожих.– Августин, – говорила я, – не высовывайсяили надень мирскую одежду.Ты привлекаешь внимание милиционеров:они охраняют «Березку» и тоже, томясь, глазеют.– Снять подрясник! – вскрикивал Августин.—Ни за что на свете! —Каждое утро он его бережно чистил щеткойи подолгу гляделся в зеркало,стягивая светлые волосычерной галантерейной резинкой.Отец Антоний складывал на коленях смирные рукии начинал, покашливая:– Среди русских сказокочень много притч – вот одна такая.Жили-были старик со старухой,и пригрели они у себя уточку-хромоножку.А она, когда они уходили, превращалась в деву,убирала избу, варила похлебку.И старик со старухой были очень довольны, однако,эта тайна не давала им никакого покоя.И решили они утолить любопытство,притворяясь, будто уходят.Сами же – притаились в сенцах и ждут, что будет.И когда уточка скинула с себя оперенье,сделалась девой,им захотелось присвоить плоды своего откровенья:сожгли они теплые перья и встали победоносно.И тогда сказала им дева:– Увы! – за то, чтовы своей волей нарушили весь ход жизни,лишили меня покрова и облаченья,должна я теперь вас, несмысленные, покинутьи тридцать лет и три года мыкаться на чужбине.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: преждевременное прозреньеможет исказить судьбы Божьи.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: можно и от всех земных встречотказатьсяво имя встречи небесной…Постепенно деревья начинали терять листья,и земля стала до черноты обнажаться,и разоблачались кусты, и леса редели,и земля готовилась к холоду, к испытаньям.Если смотреть Августину в глаза,он вдруг как-то застенчиво усмехался и опускал их,а щеки его покрывались девичьим румянцем.К нам приходили монахи и монашествующиемолодые люди:– Не у вас ли живет старец с Кавказа? —И он выходил навстречу.Занимаясь в другой комнате своими делами,можно было услышать:– А волосы у меня были – вот до сих……Тот, кто поручил мне Августина,говорил: настоящему христианинуне следует ждать осязаемых результатовв устроении земной жизни.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: истинному христианинуотчаиваться не должно от видимого пораженияв этом мире.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: надо любить не себя, но своепризванье…Решено было отправить Августинак Грузинскому Каталикосу.– В конце концов, Кавказские горы – еговладенья.Может он, – ободряли мыиспугавшегося вдруг Августина,—согласится за тебя поручиться.– И прожил раскаявшийся вертолетчик у отцаАвеляцелый месяц в непрестанном плаче.И простил ему отец Авель все его согрешеньяи благословил до самой его кончиныприслуживать в церкви на самых черных работах.Тот с радостью обещал грузить уголь для храмада зимой и летомто мести дворик церковный,то лед сколачивать ломом.Грузинский Каталикос и подложный паспорт.Знаменитый Писатель и Фонд культуры.ЮНЕСКО. Патриархия. ООН.Красный Крест. Какой-то там Полумесяц……Тот, кто поручил мне Августина,говорил: ничего не стоит просить у Бога,кроме как покаянья.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: ничего не стоит просить у Бога,кроме как помилованья и прощенья.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: тот, кто хоть раз солгал,рискует не поверить и Божественному Глаголу.На пороге стоял отец Антоний.Из-за его спины выглядывал маленький человекс длинной седой бородою.– А это подарок нашему Августину – его старыйзнакомец:монах Елеазар, он его знает с детства.Монах Елеазар сиял, кивал головою,глаза у него блестели:– Кто же мог ведать, что я в Москве его встречу!Вот истинно неисповедимы пути Господни!Вот милость Божья!– Августин! Августин! – закричала я. – Выходискорее.Тут тебе прекрасный сюрприз, желанные гости!—Слышно было, как самозабвенно он пелпод шум низвергающегося душа.– Сподобил меня Господь в начале прошлой зимыпосетить Нижнюю Пустынь,—начал Елеазар, часто-часто моргая, совсемпо-детски.– Пришел, а там матушку Августина отпевают вчасовне.Смиренная была женщина, высокой жизни.Августин говорил, что за целых полгодаГосподь ей открыл сроки ее кончины.И еще говорил, что, давая ему последние наставленья,благословила она его материнским благословеньемс гор никогда не спускаться, – да, видно, что-топриключилось с ним, раз уж он, смиренный,молчаливый, кроткий, здесь оказался.Для меня ж, окаянного, его увидеть —утешение в скорби, благоволенье Божье.Он с нетерпением поглядывал на дверь ванной.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: в духовной жизнивсе совершается не «потому что»,а «ввиду того что»…Наконец, дверь отворилась,и на пороге появился раскрасневшийся Августин,растрепанный, с улыбкой блаженства:– Ну, какой там еще сюрприз? А, отец Антоний!Здравствуйте, – он поклонился Елеазару,смотревшему остолбенело.Образовалась пауза, и я сказала:– А это наш Августин! Очень ли изменилсяот бестолковой московской жизни?– Это не Августин, – ответил Елеазар,почему-то пятясь и озираясь.– Как это не Августин! А кто же это? —Я почувствовала вдруг, что наш новый гостькакой-то несимпатичный.– А может, это другой Августин? —спросил отец Антоний, краснея и заикаясь.– Это не тот Августин, не с Кавказских гор.А кто он – Бог его знает.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: Господь может наслать на человекавременное ослепленье,если зрение мешает совершению путей Божьих.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: надо оставаться свободнымот всего «своего» —даже от всякого предположенья.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: каждая встречауготована нам свыше.И тогда они ушли в комнатуи от меня закрылись.Они сидели там долго – часа четыре.Мне очень хотелось подслушать,о чем они говорили,но я не решалась.И только когда я просунула туда голову,предлагая ужин,я успела ухватить обрывок фразы:– Ничего, ничего ей не говорите! —Наконец, из комнаты вышел Елеазар и отец Антоний.Елеазар, который снял сапоги в прихожей,казался совсем маленьким, совсем тщедушным.Августин ужинать отказался.– Вынужден тебя огорчить, – голос отца Антониязвучал торжественно и очень мягко,—ты должна знать, кого у себя скрываешь.Августин – это не «другой Августин»,а Петушков Саша.Сбежал из армии в Кавказские горы спасаться.Жил несколько месяцев у отца Авеля и подлинногоАвгустина.Просил, чтобы его постригли в монахи,его же благословлялиспускаться в мир, сдаваться в часть,продолжать службу.А он, по его словам, так уже к ним прилепился,так прижился,что не мог ни глаз, ни рук оторватьот креста, кадила и облаченья,прихватив их с собою в мирна молитвенную долгую память.Ну а дальше – дальше ты знаешь.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: выпрошенный у Бога крест —самый тяжелый.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: тот, кто выходит на проповедь,а Господь его на это не посылает,умножает лишь своеволие и претит Богу.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: каждый человекнам поручен Богом.– Я предчувствовал, предчувствовал! —ликовал писатель-детективист,потирая руки.– Надо еще проверить, – настаивалврач-психиатр,—может, у него оружие там, в портфеле.– Ничего, ничего, – поглаживал по плечуАвгустинамонах Елеазар и прибавлял:– Сердешный,покаешься, пострадаешь – Господь тебя не оставит!Все, что Августин украл, было возвращено обратно.Он сначала три дня молчал, забившись в угол.Потом – несколько дней проплакалпод дождем на балконе.Я делала вид, будто ничего не знаю.Возможно, я, на всякий случай, сама бояласькакого-то разоблаченья.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: осуждающий своего братасам вскоре впадает в подобное прегрешенье.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: надо бояться не людейи каких-то там обстоятельств,а только греха и Бога.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: надо бояться Богатак, как боится любящий человек,что возлюбленный от него отвернется.– Можно ли мне после наказанья вернутьсяв церковь? —Августину ответили утвердительно, радостно, хором.– А стать монахом?– Это уж как на то будет воля Божья.—И все стали долго прощаться друг с другоми по несколько раз просить друг у друга прощенья.И уже первый снег пошел,и по нему расходились все по разным дорогам.Елеазар садился в Сухумский поезд.Отец Антоний входил в холодную электричку.Наверное, пока он к себе доберется,снег уже заметет его деревянную келью.Только дым из трубы будет долго виться над полем,будет долго гореть свеча в домике над рекою —за весь этот свет,за весь этот мир,за настоящего и вымышленного Августина,за всех нас, грешных.…Тот, кто поручил мне Августина,говорил: кроме любви,нет в жизни иного смысла.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: кроме славы Божьей,нет у жизни иного предназначенья.Тот, кто поручил мне Августина,говорил: нет иного права у христианина,кроме права прощать всем сердцем.Вскоре уезжал и Августин – Петушков Саша —в военную часть сдаваться.На нем был серый румынский костюм —бесформенный и унылый.Он был пострижен, побрит, выглядел жалко.Ручаюсь – жальче всего было ему расстатьсяне с золотым наперсным крестом,не с архиерейским кадилом,но с самим Августином – желанной чужойсудьбою,с ангельским облаченьем —со строгим подрясником,с бархатною скуфьею,с мантией, развевающейся по ветру,с клобуком – этой таинственной легкой лодкойо двух узких веслах,на которой, по преданию, после смертиотправляются вниз по большой и властной рекемонахи.И это уже – навеки!– Опускай глаза, – говорила я, ведя егопо вокзалу,—миродержители века сего по глазам узнаютжертву.Не хватает еще, чтоб они в последний моменттебя изловили!– Я вот только не знаю, – сказал он вдругна перроне,—кончилась моя жизнь, началась ли…—Все вокруг в летящем снегу терялось.– Поцелуемся на прощанье, – сказал он кротко,—кто знает, увидимся ли еще, нет ли……Тот, кто поручил мне Августина,говорил: каждое испытаньенадо пройти насквозь,и путь этот – наикратчайший.Убирая комнату, где жил Августин,у его изголовьяя нашла сложенную в четыре раза бумажку.Там было написано неграмотно и прилежно:«Сыне, отдай Мне сердце!»Далее шел непонятный текст —то ли какой-то гимн,то ли воображаемого Августинавдохновенное сочиненье:«Доверься руке Моей, уверуй в Промысел Мой.Ибо Мое попечение о тебе простирается отземли до небес.И каждое дерево, провожающее тебя,посажено от Моих семян,и каждый источник, обгоняющий тебя,выплеснут из Моих глубин.
