Апостолы судьбы

Михайлова Евгения

— Очень просто, — ответил Равников. — С ребенком приглашен врач-психолог, который принес заключение психиатра о полной адекватности Марины Ивановой. И впредь я попросил бы обвинение не передергивать мои слова. Тяжелое физическое и моральное состояние не влияет на способность юного мозга запоминать детали.

— Пригласите свидетеля, — сказал судья.

У Марины дрожали губы, подбородок, подгибались колени, когда психолог, держа за руку, привел ее в зал заседаний. Но она нашла взглядом мать и улыбнулась ей. Галина громко всхлипнула и зажала рот руками, чтобы не зарыдать в голос.

— Здравствуй, Марина, — серьезно и спокойно

сказал судья. — Мы собрались здесь, чтобы разобраться в том, что случилось в твоей семье. Что с тобой случилось. С твоим папой. Ты можешь отвечать на наши вопросы?

— Я могу, — ответила Марина.

— Тогда четко произнеси свои имя, фамилию, возраст, адрес, чтобы мы внесли это в протокол.

Когда в мертвой тишине зала зазвучал детский голос, ничего не слышала только Галина Иванова. Ее голова наполнилась звоном, сердце отказывалось биться. Она приоткрыла рот, хватая воздух, а перед глазами вдруг четко возникла сцена, которую она увидела, когда прибежала с работы домой. Ее маленькая истерзанная девочка с искусанными в кровь губами в огромных руках этого скота. Галине нестерпимо захотелось выбежать из тесного зала, нестись куда глаза глядят. Она с надеждой посмотрела на манжеты Равникова, умоляюще взглянула ему в глаза. Он чуть заметно строго покачал головой. Нужно слушать.

Слава легонько толкнул Сергея и прошептал:

— Вот как детей готовят профессионалы. У прокурора чесотка началась.

Сергей с волнением смотрел на ребенка. Это настоящий, взрослый подвиг. Как бы хорошо ни подготовил девочку Равников, она произносит не заученный текст. Она сознательно отвечает на вопросы, объясняет, анализирует. Она спасает мать!

— Марина, — перехватил вопрос прокурора Равников, — мы знаем, что ты рассказывала матери о том, как с тобой обращался отец. Как она на это реагировала?

— Мама очень пугалась. Она думала, что я придумываю. Она не могла поверить. Она добрая и простая.

— Что ты имеешь в виду, говоря «простая»?

— Она не знала, что с детьми можно так поступать.

— И в тот день…

— В тот день она пришла, чтобы посмотреть, проверить. У нее стало такое белое лицо.

— А отец?

— Он обозлился. Он убил бы ее. И меня.

«Фу! — выдохнул Сергей. — Есть. Умничка».

Марину повели к выходу. У двери она оглянулась.

— Мама, — вдруг жалобно сказала она. — Я тебя люблю.

Галина плакала обильными, омывающими душу слезами, сжимая в руке промокший носовой платок Равникова.

Прокурор в прениях потребовал двенадцать лет колонии строгого режима за умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью.

Адвокат был немногословен.

— Меня часто поражает нравственная и правовая непробиваемость представителей прокуратуры. В данном случае они имели дело с достаточно объективно проведенным следствием. А то потрясение, которое испытали все присутствующие во время показаний Марины Ивановой, должно было, по-моему, откорректировать заготовленную прокурором речь. О каком умышленном убийстве идет речь? У нас что, есть информация о том, что Галина Иванова с кем-то делилась подобным намерением, выбирала орудие преступления, подходящий момент, пыталась обеспечить себе алиби? Какая особая жестокость? Она вошла в квартиру и увидела, как большой, сильный мужчина истязает и уничтожает ее ребенка. Все слышали, как единственный свидетель убийства Марина Иванова сказала: «Он обозлился, увидев маму. Он убил бы ее». Я даже

не знаю, зачем развивать эту мысль перед просвещенным судом. Разумеется, речь идет о необходимой самообороне в схватке с озверевшим подонком. О поступке более значительном, чем самооборона, — спасении своего дитя.

Знаете, я сейчас поставил себя на место этой несчастной женщины. Я представил, что увидел, как взрослый мужчина издевается над маленькой девочкой, над моей дочкой. И рядом нет никого — ни доблестной милиции, ни бдительных соседей. Я убил бы этого мерзавца совершенно сознательно и не менее сознательно пошел бы в тюрьму. Потому что у меня был бы шанс с ним справиться, скрутить, избить. Но у этой хрупкой женщины со слабыми руками и очень больным сердцем шансов в подобной борьбе не было. Она схватила нож, которым ранее — чистила для него картошку, и вложила всю жизненную силу в свои удары. Не дай бог, если бы промахнулась, мне сейчас некого было бы защищать. У маленькой девочки не стало бы матери. Только отец-извращенец и садист, который рано или поздно вышел бы из тюрьмы. Я верю в то, что суд примет правильное решение и освободит Галину Иванову прямо сейчас.

Оправдательный приговор Галина Петровна слушала как во сне. Она уставилась огромными, изумленными глазами на Равникова, уверенная в том, что ничего не поняла. «Вот так», — подмигнул тот ей.

После окончания заседания к Равникову подошли Сергей и Слава.

— Петр Ильич, — серьезно сказал Слава, — у меня нет слов.

— Да ладно, ребята. Не самое сложное дело. — Адвокат вдруг поднял руку, словно для ритуального приветствия: — Да здравствует наше братство колдунов!

Глава 20

Ирина сидела в кабинете одна и напряженно смотрела на телефон. Когда он позвонил, она сразу подняла трубку.

— Да, Петр Ильич. Очень хорошо. Я вам благодарна.

Она глубоко вздохнула и поморщилась. Сердце продолжало болеть. Ирина собралась, вышла из кабинета и едва кивнула Вере:

— Я ухожу. Сердце побаливает.

Она села в машину, выехала со двора на шоссе, и вдруг лента событий, как в кино, закрутилась перед ее глазами. Она уже не понимала, где она, кто едет в машине. Руки Ирины разжались, упали бессильно. Машина пьяно метнулась на встречную полосу.

Ирина пришла в себя, когда врачи «Скорой помощи» укладывали ее на носилки. «Не нужно», — слабо запротестовала она, но они продолжали свое дело. Ирина беспомощно огляделась и встретилась взглядом с высоким плечистым мужчиной, в глазах которого прочла сочувствие и обеспокоенность. «Подойдите, пожалуйста», — взмолилась она. Мужчина склонился над ней.

— Вы не могли бы мне помочь? — попросила Ирина. — Скажите этим людям, что мне не надо в больницу. Я сама врач, я знаю, что у меня все в порядке, просто слабость, шок. Мне лучше поехать домой.

— Собственно, это я вам вызвал «Скорую». — Мужчина сделал властный знак врачам, и те остановились. — Вы были без сознания, помните? Влетели в мою машину на встречной полосе.

— Ваша машина разбита?

— Да нет, повреждена. Но она на ходу. Разбита, к сожалению, ваша. Не хочу вас пугать, но вас с трудом вытащили из того, что от нее осталось. Боюсь, вы серьезно ранены. Вы не приходили в себя часа два.

— Протокол составлен?

— Да. Все уже уехали, вашу машину эвакуировали. Я остался, потому что «Скорая» долго ехала: застряла в другой аварии.