Аптекарь
Шрифт:
– Ну уж шиш! – оборвал его дядя Валя. – Прежде ее надо придушить. А Шубников ее душить сразу не даст.
– Нельзя ее душить! – чуть ли не с мольбой в глазах сказал Игорь Борисович.
Между ними тут же возникла перебранка, и я снова ощутил себя на грани веков, среди заговорщиков, измученных доктринами и выходками хозяина Михайловского замка. И раздавались сейчас реплики смельчаков, способных на тираноубийство, и слышались жалостливые голоса миротворцев, отвергающих насилие. Смельчаки не исключали возможности наемных или добровольных убийц. В частности, на роль
– Никогда! – кричал Каштанов. – Нельзя этого!
– Чистеньким хочешь быть! – отвечал ему дядя Валя. – Ну и мучайся дальше! И нас мучай! И все Останкино!
– А что Михаил Никифорович? – спросил я на всякий случай.
Заговорщики умолкли. Дядя Валя, видно было, смутился.
– А что Михаил Никифорович? – быстро сказал он. – Ты и сам знаешь… Влюбился Михаил Никифорович!
– Безответственно вы говорите, Валентин Федорович. Как это можно влюбиться в фантом, в движение воздуха? – сказал я на всякий случай.
– Это она-то движение воздуха? – поинтересовался дядя Валя.
– Отчего же нельзя в нее влюбиться? – печально сказал Каштанов.
– Мы тебя и зовем, – объяснил дядя Валя, – чтобы ты Михаила Никифоровича поколебал.
Устройство встречи с Михаилом Никифоровичем дядя Валя брал на себя, полагал, что провести ее удастся сегодня же. Когда дядя Валя и Каштанов уже уходили, я спросил, каковы нынче обстоятельства жизни Шубникова, не огорчает ли его подброшенный Бурлакиным ротан. О ротане дядя Валя с Каштановым толком не знали, но слышали, что теперь Шубников средства для поддержания сил добывает шапками. До него дошло, что шапки из собак дороже самих собак, он завел дела с умельцами и стал уводить или перекупать животных для шапок.
– Живодер! – поморщился Каштанов.
– Живодер! – согласился дядя Валя. – А ты хочешь загнать ему пай!
Они ушли. Через час дядя Валя позвонил и сказал:
– В восемь вечера на моей квартире.
В восемь вечера на квартиру дяди Вали шесть останкинских жителей явились без опозданий. Три пайщика-фундатора и три соучастника с совещательными мнениями. Серов давал понять, что он человек воспитанный, оттого и принял приглашение дяди Вали, но ему пора домой. Филимон Грачев достал семь газет и ручку. Собака дяди Вали, возможно не вызвавшая симпатий Шубникова, улеглась у серванта и уставилась на Михаила Никифоровича, будто укор какой желая ему высказать. Михаил Никифорович был в напряжении, словно душить предполагали его.
– Начнем, – сказал Серов.
– И кончим, – кивнул дядя Валя.
– Кого кончим? – удивился Филимон Грачев.
– Варвару!
– «Я вас обязан известить, что не дошло до адресата письмо, что в ящик опустить не постыдились вы когда-то», – произнес Филимон, уткнув ручку в лист «Книжного обозрения». – Кто автор? Семь букв. Вторая «и», шестая «о». Либо Тихонов, либо Симонов? А? Кто?
Прежние бы милые времена! Дядя Валя тотчас бы вспомнил или Колю, или Костю, как они с Костей били самураев на Халхин-Голе или как они с Колей лазали по индийским горам. Но нет, нынешний дядя Валя был строг.
– Прекрати, Филимон! – сказал дядя Валя. – Ну как, Михаил Никифорович, вы с нами или опять в либерала будете играть?
Михаил Никифорович сидел молча.
– Все страдают. Мы пятеро, – сказал дядя Валя твердо. – И другие в Останкине. Наверное, и еще где-нибудь в Москве. Или в области… Михаил Никифорович, мы вас спрашиваем: будете вы по-прежнему потакать ей или нет?
Собака дяди Вали подняла голову и кивком поддержала хозяина.
– Что я-то? – сказал Михаил Никифорович. – Разве я могу больше, чем вы?
– А кто вносил два сорок? – спросил Каштанов.
– Ага, – сказал дядя Валя. – Эгоистом быть легко. Пусть, мол, другие страдают, а я буду жить в наслаждениях.
– Кто это живет в наслаждениях? – спросил Михаил Никифорович.
– Это я так, к примеру, – сказал дядя Валя. – Все мы считаем, что ее для пользы людей надо ликвидировать, один ты…
Тут дядя Валя умолк, и мне стало ясно, что никаких консультативных бесед дядя Валя с Михаилом Никифоровичем не имел и мнение о взглядах Михаила Никифоровича на кашинскую гостью вывел из неких наблюдений и догадок.
– Нельзя с ней так, – возмутился дяди Валиным словам Каштанов. – Можно ведь и договориться по-хорошему…
– А тебя и не спрашивают. Спрашивают Михаила Никифоровича. Будет он устраивать свою судьбу за счет несчастья других? Или хотя бы воздержится?
– Дядя Валя, – сказал я, – по-моему, у вас нет оснований для подобных претензий к Михаилу Никифоровичу. И вообще вы сегодня много берете на себя.
– Имею право! Не пожалел бы в тот день рубль с мелочью, и ты бы имел право…
– Спасибо за напоминание. И разрешите откланяться.
– Нет. Погоди! Извини! Она ведь и тебе не нужна. Сейчас быстро решим и все уйдем. Ну, Михаил Никифорович?
– Ладно, – сказал Михаил Никифорович, – поговорить поговорим. Но без всяких душегубств.
– Это мы еще посмотрим! – заявил дядя Валя.
20
Разговор с Любовью Николаевной состоялся в субботу в четыре часа на квартире Михаила Никифоровича.
Встретиться с пайщиками дядя Валя предложил у бывшего пивного автомата, мертвого теперь помещения, и уж оттуда идти на квартиру, будто какие чувства факельные должны были обостриться в нас на месте встречи, по замыслу дяди Вали, возможно, сначала чувство жалости к себе, а потом и бунтарского протеста. Дядя Валя посмотрел на часы и сказал неожиданно:
– Еще могут успеть и пиво завезти!
Трех минут дороги к дому Михаила Никифоровича хватило дяде Вале для произнесения огненных слов «огласим приговор!» и «доведем до акта полной капитуляции!». И иных. Тут уже не грани прошлых столетий и не императорские замки приходили на память, а казалось, что дядя Валя выводит нас на Зееловские высоты.
– Ну? Тут она? – спросил дядя Валя Михаила Никифоровича, открывшего дверь.
– Здесь.
– Пошли! – чуть ли не приказал дядя Валя.