Аптекарь
Шрифт:
– Надеюсь, в тех квартирах вы и станете проживать теперь…
– Была бы у вас какая-нибудь плохонькая радиола, – сказала Любовь Николаевна, – раз уж не завели «Шарп» и не можете слушать «Банановые острова» и Майкла Джексона, я бы хоть на радиолу могла поставить диск для ритмической гимнастики. Но у вас и радиолы нет…
Любовь Николаевна предприняла попытку показать себя Михаилу Никифоровичу ритмической гимнасткой, но снова вызвала мысли о том, что ее угощали хорошим и крепким вином. «Мадам Тамара Семеновна себе такого никогда не позволяла», – отчего-то пришло в голову Михаилу Никифоровичу. Впрочем, хотя Любовь Николаевна и покачнулась и чуть по стене не поехала, все равно движения ее вышли красивыми и артистичными, такие движения вряд ли бы стали свойственны Мадам Тамаре Семеновне, даже если бы ее воспитывали в Перми в хореографическом интернате. В руках Любови Николаевны возникла шляпа со страусовыми перьями. Тут же она украсила ее голову. Теперь, покачивая бедрами, Любовь Николаевна стояла перед Михаилом Никифоровичем подзагулявшей Периколой или даже дамой королевских кровей. Пусть и босая. Но тотчас шляпа была заброшена на антресоль. Выражение лица Любови Николаевны менялось, и вот она была уже не Перикола и не королевских кровей, а то – стыдливая девушка, вознесенная мастером из Флоренции на чуть розовую раковину-ладью, то – растерянная от ярости будто бы доверчивого мавра Дездемона, то – горькая костромская бесприданница, оскорбленная Паратовым… Впрочем, перед Михаилом Никифоровичем стояла именно Любовь Николаевна.
– Ну что же вы?! Браните меня, Михаил Никифорович! Срамите меня! Учите уму-разуму! Напоминайте о правилах приличия. Только не устраивайте мне семейных сцен… впрочем, я бы и походила с фонарем под глазом.
– Еще, видно, и походите. Но не здесь.
– Ну тогда мораль прочитайте. О вреде распутства.
– Все эти вещи… – сказал Михаил Никифорович, – в последние недели… кухонные успехи… и прочее… Для чего это было вам нужно?
– Отчего же вы не называете точными словами это «прочее»?
– Оттого что был дурак и сам во всем виноват.
– Ну уж! Ну! Не ругайте себя. Хотя ругайте. Впрочем, вам ведь не было тошно? Не было! То-то и оно! Вы еще потом станете вспоминать и жалеть… Н-да! И не надо было вам строить иллюзии по поводу того, что вы у меня должны быть исключительно один. Но вы и не строили… Вы и бутылку-то покупали на троих… А во мне – сила необузданная, я не знаю, что и сколько мне отпущено, я нетерпеливая, я спешу испытать многое. И уж извините!
При этом Любовь Николаевна отвесила Михаилу Никифоровичу полупоклон и шляпой со страусовыми перьями, слетевшей к ней с антресоли, чуть ли не подняла пыль с пола.
– Да! И извините!
– Пожалуйста. Но не считайте меня кавалером де Грие.
– Это кто таков?
– Вы же ходили в библиотеки.
– И еще схожу. И узнаю, кто таков. Но при чем тут кавалер и вы? Какой вы можете быть кавалер? Кстати, я ведь познакомилась с вашей бывшей женой Тамарой Семеновной…
– Не в квартирах ли с кинжалами на коврах?
– Не суть важно. И не суть важно, как я представилась.
– Удивили ее чем-нибудь? Иди обрадовали?
– Возможно, что и расстроила…
– Радости-то людям вы, похоже, приносить и не способны.
– Вам ли это говорить, Михаил Никифорович? Вы просто в раздражении на меня и на себя. Да и что вы можете сказать, если вы, и не только вы, так и не поняли, зачем я вам всем нужна.
– Мы поняли.
– Ошибаетесь.
– Надо полагать, что вы приметесь испытывать нечто новое в компании с Шубниковым и Бурлакиным?
– Скоро разберемся… И пока надеюсь, что с ними будет не так скучно, как с вами! Да! Вот и знайте об этом! – обрадованно заявила Любовь Николаевна, показала Михаилу Никифоровичу язык и запела: – «Пора! Пора девицам в нумера!»
И прелестные босые ноги Любови Николаевны напомнили Михаилу Никифоровичу о весельях эпохи Оффенбаха.
– Вы в своих увлечениях, – поинтересовался Михаил Никифорович, – только и дошли до канкана? И до нумеров? В Париже, что ли?
– Какого канкана? Какого Парижа? – удивилась Любовь Николаевна. – Наши края тверские!
– Не очень верится, – сказал Михаил Никифорович.
– Будет случай, убедитесь, – пообещала Любовь Николаевна. – А пока катитесь на свою раскладушку! Или хотите, я вам всю посуду перебью?!
– Неприятно было бы применять к вам силу… Но все же! – И Михаил Никифорович сделал решительное движение в сторону Любови Николаевны.
– Не подходите ко мне! И руки уберите! – воскликнула Любовь Николаевна. – И не думайте выталкивать меня в шею! Не имеете права! Я здесь прописана!
– Это вы лейтенанту Куликову, участковому, расскажите, уже было, племянница, мол, и всякое такое…
– Я вам не племянница. Я вам жена.
– То есть? – замер Михаил Никифорович.
– Жена. И успокойтесь, – устало сказала Любовь Николаевна.
– Какая жена?
– Обыкновенная. Любимая, – сообщила Любовь Николаевна. – Могли бы и привыкнуть. Все бумаги я храню в порядке. Вот.
Любовь Николаевна как была в шляпе с перьями, так и отправилась в комнату, а вернулась оттуда в коридор с синей кожаной папкой. На папке было вытиснено: «VII Всемирный конгресс орнитологов».
– Вот смотрите, – сказала Любовь Николаевна.
Михаилу Никифоровичу был предъявлен паспорт Любови Николаевны и свидетельство о браке, из которого следовало, что документ этот, возникший в отделе загса Дзержинского района г. Москвы (имелись и печати, и кудрявая подпись заведующей бюро записей гражданского состояния С. Бодуновой), отправил в житейское плавание по семейным волнам Михаила Никифоровича и Любовь Николаевну Стрельцову. И паспортом Любовь Николаевна объявлялась именно Стрельцовой, а не Кашинцевой, на девятой же странице поминался и сам Михаил Никифорович, с кем у владелицы паспорта был зарегистрирован брак. Что уж говорить о месте жительства Любови Николаевны! Улица академика Королева, прописка постоянная.
– Вы листайте, листайте, – поощряла опешившего Михаила Никифоровича Любовь Николаевна. – Все посмотрите. Чтобы потом не удивляться.
Однако не удивление было теперь главным в чувствах Михаила Никифоровича, не удивился он даже и увидев на одной из страничек паспорта Любови Николаевны штамп «Военнообязанная».
– И не вздумайте порвать документы! – предупредила Любовь Николаевна. – Они восстановятся.
Из синей же папки явился и паспорт Михаила Никифоровича. Был он в неожиданной для владельца кожаной обложке со словом «раsе», видно, что таллинской или рижской выделки. «У вас теперь и бумажник такой же есть», – сообщила между прочим Любовь Николаевна. Вот в паспорте Михаила Никифоровича присутствовала Кашинцева, с ней он вступил в брак. «Смотрите, Михаил Никифорович, изучайте свое семейное положение и гражданское состояние». «А дети от вас у меня не вписаны?» – поинтересовался Михаил Никифорович. Нет, детей в его паспорте не было.
– Я так и думал, что вы… – сказал Михаил Никифорович.
– Всегда ли вы так думали, Михаил Никифорович? – спросила Любовь Николаевна. – Нет, не всегда.
Глаза ее были лукавыми.
– Вы надо мной не насмехайтесь! – взъярился Михаил Никифорович. – Вы…
– Вы себя-то оцените, – сказала Любовь Николаевна. – На себя-то, Михаил Никифорович, взгляните со стороны. Вы-то как и кем живете? Ваша первая жена, Тамара Семеновна, мне говорила…
– На себя и со стороны – это потом, – сказал Михаил Никифорович. – Это завтра… А сейчас – вот что!