Арахно. В коконе смерти
Шрифт:
Посветив по очереди в каждый из тоннелей, словно детский врач со смешным зеркальцем на лбу, который последовательно заглядывает в уши, ноздри и горло малыша, Аля выключила фонарик. И через полминуты включила снова, поярче: ей показалось, что в проходе безымянного пальца в районе первой фаланги взгляд наткнулся на что-то непривычное. Что-то, чего она не замечала там прежде, сильно напоминающее силуэт прислонившегося к стене сидящего человека. Аля устремила в ту сторону луч фонарика и взгляд своих слезящихся, сильно сощуренных глаз, и сама устремилась следом, не замечая того, сделав три или четыре ползка, слава Богу, безболезненных… И только здесь остановилась, не удержав в груди горький вздох разочарования. Всего лишь неровность в скале. Неуклюжий выступ в изгибающейся стене высотой в половину человеческого роста,
Злясь на себя, Аля щелкнула колпачком на рукоятке фонарика, закрутив его по часовой стрелке до упора. Подождала минуту, успокаиваясь и… щелкнула снова. А вдруг там, за выступом… – мелькнула несмелая догадка. Слишком несмелая, чтобы оформиться до конца.
Но нет, конечно же, никого там не было. Только скала, гладкая и пористая, как щека великана, увиденная глазами Свифтовского Гулливера, и выступ в ее основании, похожий на огромный уродливый нос. Все остальное – коварная игра света, тени и болезненного воображения.
На этот раз Аля не только отключила фонарик, но и прицепила его к поясу, подальше от соблазна. И все равно долго еще не могла заставить себя отвести взгляд, уже не видящий, от входа в тоннель безымянного пальца.
Ей нужно было не туда, а в соседний, иначе говоря, в мизинец, причем не мешкая. Жажда уже высушила губы, а кончик языка воспалился от постоянного облизывания, так что эти шестьдесят три ползка с двумя поворотами и долгой остановкой в конце ей следовало сделать как можно быстрей.
Но что-то как будто принуждало ее застыть в этой напряженной позе и снова и снова вглядываться в черноту в том месте, где меркнущий луч фонарика высветил напоследок овальную арку входа, и злополучный выступ справа, и спешащие друг навстречу другу стены. Что-то влекло ее туда, в тоннель безымянного пальца. Того самого, на котором замужним женщинам полагается носить обручальное кольцо. Вспомнив об этом, Аля непроизвольно сжала правую ладонь в кулак. Медленно разжала. Свое она оставила дома, чтобы не потерять и уберечь от царапин. Да и пальцы в последнее время стали какие-то неуклюжие, распухли, как сосиски, без мыла уже и кольцо не наденешь. А мыло под землей – большая роскошь, в модуль жизнеобеспечения не вписывающаяся, так Тошка сказал. А еще он сказал: «Кстати, ты в курсе, что первое мыло древние индийцы получили случайно, когда сплавляли вниз по Гангу тела своих кремированных родичей?»
Это воспоминание подействовало на Алю, как порция свежей соли на старую рану. Если и не взбодрило (взбодрить ее сейчас смогла бы разве что ванна, полная белоснежной пены и горячей воды, ванна, над которой поверх осточертевшей стиральной доски возвышался бы поднос с парой яблок, кружкой молока и бутербродом из половинки трехкопеечной булочки с маслом и сыром; о большем Аля и не мечтала) то, по крайней мере, вывело из прострации. Не время витать в облаках, раздраженно одернула себя Аля, время ползти. Что бы ни говорил по этому поводу А. М. Горький.
Поэтому она поползла, решительно, даже зло, но в то же время экономя силы, четко просчитывая каждое движение. И на этот раз, проползая мимо, даже не обернулась в сторону тоннеля, ведущего в Колонный Зал. В то место, где ей в последний раз было хорошо. Им обоим было…
В тот день – вполне возможно, что где-то там наверху, в сотнях метров над их головами, в безлюдном царстве ковыля и саксаула как раз стояла глубокая ночь, но поскольку оба они не спали, для них это был как бы день – так вот, в тот день они оказались здесь случайно. Можно сказать чудом. Тогда Семикрёсток еще представлял собой действительно Семикресток, и они успели уже изучить большинство исходящих из него путей. И тот, что вел к озеру-колодцу, в котором Тошка искупался, несмотря на ледяную воду, а потом полночи изводил Алю монотонной зубовной дробью и каждые сорок минут дрожащим голосом просил коньяка. И тот, что заканчивался обрывом, до дна которого они не досветили фонариком, не докричались через сложенные рупором ладони, а брошенный вниз камешек отозвался гулким эхом только на счет «И-и-и шесть!» И совсем короткий, упирающийся в уютный сухой тупичок, в котором они провели две ночи и окрестили Лежбищем. И, наоборот, длинный и довольно трудный путь, по которому они пробирались часов семь, стараясь не думать о том, как будут возвращаться, а в итоге неожиданно для
В результате к исходу дня Тошка вконец вымотался из-за дороги, а она – от страха и ожидания, и никто на другое утро, мягко говоря, не горел желанием исследовать последнее, седьмое ответвление Семикрестка. Тоннель безымянного пальца или просто безымянный тоннель, как называла его Аля.
Но они все-таки решились. Собрали в кулак остатки воли, сложили в несерьезный Алин рюкзачок остатки скоропортящейся еды и пошли. Отправились налегке, все лишнее оставили в Лежбище. Потом подумали, переглянулись, ослепив друг друга светом налобников, и оставили там же большую часть необходимого, включая специальное снаряжение для спуска и подъема по крутым склонам. «Если своим ходом не пройдем, значит, не судьба, вернемся», – пообещал Тошка, и Аля с радостью его поддержала. Только предложила взять с собой хотя бы один спальник, на случай привала.
И стоило ради этого так долго готовиться? – с сарказмом, к которому примешивалась большая доля облегчения, думала она пять минут спустя. Их вылазка грозила закончиться, едва начавшись. Уже через сорок метров просторный тоннель стал ходом, теперь Аля могла одновременно коснуться обеих его стенок, просто разведя руки в стороны. Спустя короткое время для этого стало достаточно развести в стороны локти.
Когда ход сузился настолько, что через него приходилось уже буквально протискиваться, Аля попыталась было высказаться за возвращение, но прикусила язык. Ее остановила мысль о том, что весь этот поход, а в особенности сегодняшняя вылазка, возможно, станет последним ее безрассудным поступком на ближайшие несколько лет. Да-да, несколько лет принудительной рассудительности, жизни по режиму и строгого ограничения в питании. Поэтому, когда ход в свою очередь на глазах превратился в лаз, Аля не стала возмущаться, а просто опустилась на четвереньки и целеустремленно поползла следом за Тошкой. Что бы ни ожидало ее впереди, унылый тупик или забытая сокровищница древних царей, она собиралась насладиться своим последним приключением сполна.
Скорее, все-таки тупик, разочарованно подумала Аля, когда ее каска второй раз чиркнула по низко опустившемуся потолку.
– Еще метров десять, ну пятнадцать – и разворачиваемся, – решил Антон.
– Хорошо, – согласилась она и на всякий случай чуть приотстала. В тесном лазе и так было уже не развернуться двоим.
Вскоре впереди послышалось сопение. Тошка сопел громче, чем обычно по утрам, размахивая гантелями перед зеркалом.
– Что там? – окликнула Аля. Со своего положения она могла видеть только ноги Антона в черных непромокаемых сапогах. Сапоги ерзали вперед-назад, совершая быстрые движения без какой-либо системы и видимого смысла.
– Сейчас… Погоди… – донеслось до нее с некоторым опозданием и как-то глухо, словно Тошка засунул голову в аквариум или разговаривал с ней из другого помещения.
«А что, если он застрянет в этой кротовой норе? – испугалась Аля. Как же я вытащу его обратно? За ноги?»
Но вот исчезли и они. Только черный кружок сузившейся до предела горловины тоннеля. Свет налобника просто тонул в черноте, ничего не высвечивая.
– То-ош? Ты где? – опасливо позвала Аля.
Долгoe время никто не отвечал. Потом в черном кружке показалось Тошкино лицо, его горящие, широко распахнутые глаза и сбившаяся набок каска.