Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!
Шрифт:
— Не будь идиотом, Хенк. Я сделал эту штуку своими руками и знаю, как она действует. С ее помощью ты не приведешь сюда ни Лили Сент-Сир, ни Эстер Уильямс, ни Бруклинский мост.
— Ты в этом уверен?
— На сто процентов.
Каким же я был идиотом, что поверил ему. Я соорудил еще две порции коктейля… вернее, просто налил по бокалу джина, после чего присел на край кровати. Кровать слегка раскачивалась.
— Теперь я могу слушать твои объяснения, — сказал я Чарли. — Так какое
Чарли Свэн заморгал и не без труда сосредоточил свой взгляд на мне.
— Истинное назначение… чего?
Я выговаривал слова медленно и потому ни разу не сбился.
— Истинное назначение автоматического низкочастотного сверхускорителя самовнушения, называемого также Иегуди. Что он мне даст?
— A-а, вот ты о чем, — протянул Чарли.
— Да, все о том же. Хочу услышать про истинное назначение.
— Что даст, говоришь? Представь, что тебе спешно нужно выполнить какую-то работу. Или сделать то, чего тебе жутко не хочется делать, но надо. Тогда ты…
— Это годится, когда нужно писать рассказ, а писать не хочется и голова пустая?
— Вполне годится. Написать рассказ, покрасить дом, перемыть гору посуды, проложить гравийную дорожку… словом, сделать то, что обычно делаешь из-под палки. В таком случае ты надеваешь обруч и приказываешь себе…
— Не себе, а Иегуди, — поправил его я.
— Хорошо, приказываешь Иегуди и… работа готова. Разумеется, ее сделал ты сам, но поскольку ты ничего не помнишь, у тебя не возникает противного чувства. Да и работа делается куда быстрее.
— Тебя что-то размыло, — сказал ему я.
Он поднял бокал и посмотрел сквозь стекло на свет лампочки. И внутри лампочки, и внутри бокала было одинаково пусто.
— И тебя размыло, — сообщил Чарли.
— Кого?
Он не ответил. Я заметил, что стул, на котором он сидел, стал раскачиваться, описывая дугу длиною не меньше ярда. От созерцания Чарли у меня закружилась голова, и я закрыл глаза. Однако сидеть с закрытыми глазами оказалось еще хуже, и я открыл их снова.
— И что, действительно можно написать рассказ? — спросил я.
— Действительно.
— Слушай, а мне и в самом деле нужно написать рассказ. Я уже несколько дней тяну с ним. Так зачем писать самому? Почему бы не дать Иегуди возможность потрудиться?
Я поднял обруч и надел на голову. На этот раз никаких вольностей. Ни одного лишнего слова.
— Напиши рассказ, — произнес я и кивнул.
Ничего не произошло.
Потом я вспомнил: ничего и не должно произойти. Точнее, все произошло, но я этого не помню. Я двинулся прямо к письменному столу, где стояла пишущая машинка.
В ней торчала закладка бумаги: белый основной лист, желтый лист второго экземпляра, между которыми помещалась тонкая черная копирка. Напечатанный текст занимал менее половины страницы. Внизу чернело еще какое-то слово, но мне было его не разобрать. Я снял очки. Но без очков я видел еще хуже, поэтому я надел их снова, почти уткнулся в лист и сосредоточился. Внизу вразрядку было напечатано: «Конец».
Рядом с машинкой лежала аккуратная, хотя и тонкая стопка чередующихся белых и желтых листов.
Потрясающе. Я написал рассказ. Если в закромах моего подсознания завалялись какие-то оригинальные мысли, тогда я, наверное, превзошел самого себя. Тогда все, что я писал до сих пор, можно смело выбрасывать на помойку.
Скверно, что я не мог прочесть собственный рассказ. Надо сходить к глазнику и выписать очки посильнее.
— Чарли, я написал рассказ.
— Когда?
— Сейчас.
— Я тебя не видел.
— Меня размыло, — сказал я. — Но ты и не смотрел.
Я снова сидел на кровати и даже не помнил, как до нее добирался.
— Чарли, это просто восхитительно.
— Что восхитительно?
— Всё. Жизнь. Птицы на деревьях. Соленые крендельки. Рассказ, написанный за доли секунды. Представляешь, теперь мне достаточно работать одну секунду в неделю! Помнишь, как мы мальчишками мечтали о такой свободе? «Нет ни уроков, ни книг, ни доски. Кончилась школа, где дохли с тоски», — продекламировал я любимый стишок нашего детства. — Чарли, это восхитительно!
Похоже, мои восторги его расшевелили.
— Хенк, я рад, что ты начинаешь понимать возможности моего изобретения. Они почти неограниченны.
— То-то и оно, что почти, — вздохнул я. — Лили Сент-Сир и Эстер Уильямс они…
— Опять ты за свое? У тебя все-таки однобокий разум.
— Ошибаешься, двубокий, — возразил я. — Я хочу видеть их обеих. Чарли, а ты уверен…
Джин и слава изобретателя сморили моего друга. У него начал заплетаться язык.
— Да, — устало произнес он, что на заплетающемся языке прозвучало как «два-а».
— Чарли, хоть ты и сильно поднабрался, ты не будешь возражать, если я попробую?
— С-сам и с-стреляйся.
Наверное, многим такие слова показались бы пьяным бредом, но я их отлично понял. Чарли явно хотел сказать: «Сам и стреляй за ними». Была у нас в свое время такая любимая фразочка — «стрелять за девчонками». Но, повторяю, джин и бремя славы превратили ее в устах Чарли в весьма зловещее предложение.
Я решил над ним подшутить.
— Чарли, и тебе будет все равно? — спросил я.