Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!
Шрифт:
— К черту окно! — объяснил профессор Хейл. — Где Снивели?
— Ловит рыбу.
— Где?
— Я получил распоряжение не давать этих сведений.
Быть может, профессор Хейл был несколько навеселе.
— Нет, вы их дадите! — крикнул он. — По приказу президента Соединенных Штатов!
Дворецкий засмеялся.
— Я его что-то не вижу.
— Так увидите! — сказал Хейл и снова влез в такси. Шофер спал, и профессор потряс его за плечо.
— В Белый дом, — сказал профессор Хейл.
— А?
— В Белый дом в Вашингтоне, — пояснил профессор Хейл. — И поживее!
Он
Пошел легкий снег.
Когда такси скрылось за углом, Резерфорд Р. Снивели, ухмыляясь, втянул голову в комнату. Мистер Снивели не держал дворецкого.
Если бы профессор Хейл был ближе знаком с привычками эксцентричного мистера Снивели, он знал бы, что вся прислуга в доме номер 614 по Фремонт-стрит приходящая и уже в двенадцать часов дня покидает особняк, куда приходит в десять. Если не считать этих двух часов, мистер Снивели постоянно пребывал в величественном одиночестве. Ни друзей, ни светских знакомых у него не было. Все свободное время, которое у него оставалось от управления делами одной из ведущих галантерейных фирм страны, он проводил в своей домашней мастерской за изготовлением всевозможных занятных приспособлений и аппаратов.
У Снивели была пепельница, которая услужливо подавала ему зажженную сигарету всякий раз, когда он протягивал к ней руку, и радиокомбайн, который автоматически включался на программах, оплачиваемых фирмой «Снивели», и выключался, едва они подходили к концу. Его ванна мелодично аккомпанировала ему, когда он затягивал песню, плескаясь в воде, и еще у него была машина, которая читала ему на сон грядущий вставленную в нее книгу.
Пусть жизнь Снивели была одинокой, но ее, несомненно, скрашивал некоторый комфорт. Конечно, он был чудаком, но человеку с ежегодным доходом в четыре миллиона это вполне по карману. А уж если ты начал жизнь сыном кассира в мелком пароходстве, то это и совсем неплохо.
Мистер Снивели проводил такси самодовольным смешком, возвратился в постель и уснул сном праведника.
«Значит, кто-то разобрался, в чем дело, на девятнадцать часов раньше срока, — подумал он, засыпая. — Ну и на здоровье!»
Ни один уголовный кодекс не предусматривал наказания за то, что он сделал…
В этот день астрономические отделы книжных магазинов стремительно опустели. У широкой публики вдруг проснулся горячий интерес к небесным явлениям, и даже древние пропыленные тома ньютоновской «Principia» шли нарасхват по бешеным ценам.
Эфир заполнили сообщения о новых небесных чудесах. Однако в них было очень мало не только науки, но и просто здравого смысла, ибо почти все астрономы в этот день крепко спали. Двое суток они не смыкали глаз, но на третьи, измученные душой и телом, махнули рукой на звезды, считая, что им (астрономам, а не звездам) следует немного соснуть, а небесные светила могут сами о себе позаботиться.
Баснословные гонорары, предложенные телевизионными и радиокомпаниями, соблазнили двух-трех из них, и они попробовали выступить с лекциями, но чем меньше будет сказано об этих плачевных попытках, тем лучше. Профессор Карвер Блейк, объясняя многочисленным телезрителям разницу между апогеем и перигеем, впал в каталептическое состояние.
Большой спрос был и на физиков. Однако попытки связаться с самым именитым из них оказались тщетными. Краткая записка: «Взял деньги. Объясню потом», — единственный ключ к исчезновению профессора Милтона Хейла — ничего не дала. Его сестра Агата опасалась худшего.
Впервые за всю историю человечества астрономические новости печатались в газетах под аршинными заголовками.
Снегопад, начавшийся утром на атлантическом побережье, все усиливался. Перед въездом в Уотербери (штат Коннектикут) шофер профессора Хейла почувствовал, что всему есть предел. Что он, железный, что ли, чтобы без передышки гонять то в Бостон, то в Вашингтон? Разве можно требовать такого от человека хоть бы и за сто долларов?
И уж, во всяком случае, не в такой буран. Видимости никакой, даже когда удается разлепить веки. А пассажир храпит себе на заднем сиденье. Почему бы не съехать на обочину и не подремать часок? Всего часок! Пассажир ведь и не заметит ничего. И вообще, псих какой-то — кажется, мог бы сесть на поезд или на самолет.
Бесспорно, профессор Хейл мог бы воспользоваться этими видами транспорта, если бы вспомнил про них. Но он мало куда ездил, да и «Тартановый плед» сыграл свою роль. Профессор Хейл привык пользоваться такси — ни тебе билетов, ни пересадок. В деньгах он не был стеснен, голова его, окутанная «Тартановым пледом», не сработала, и он не подумал о том, что при длительной поездке на такси имеет дело с человеческим фактором.
Но когда он, совсем оледенев, проснулся в неподвижной машине, ему пришлось-таки об этом подумать. Шофер спал богатырским сном и, сколько ученый его ни тряс, продолжал храпеть. В довершение всего часы профессора Хейла остановились, и он не имел ни малейшего представления ни о времени, ни о том, где он может находиться.
К несчастью, он так и не научился водить автомобиль, а потому, сделав энергичный глоток, чтобы немного согреться, вылез из такси, но тут рядом с ним остановился другой автомобиль.
Это была полицейская машина, а за рулем сидел замечательный полицейский — один полицейский на миллион.
Хейл замахал руками.
— Я профессор Хейл, — завопил он, перекрикивая вой ветра. — Мы заблудились. Где я нахожусь?
— Влезайте скорей ко мне, пока совсем не замерзли, — распорядился полицейский. — Уж не вы ли профессор Милтон Хейл?
— Да.
— Я читал все ваши книги, профессор, — сказал полицейский. — Обожаю физику и всегда мечтал познакомиться с вами. Мне хотелось бы узнать ваше мнение о пересмотренной величине кванта.
— Речь идет о жизни и смерти! — сказал профессор Хейл. — Не могли бы вы меня доставить на ближайший аэродром?
— Само собой, профессор.
— Но послушайте… а как же шофер такси? Ведь если мы не примем каких-нибудь мер, он замерзнет.
— Я перетащу его в кузов моей машины, а такси отгоню подальше на обочину. Остальным можно будет заняться позже.
— Поторопитесь, если нетрудно.
Услужливый полицейский поторопился. Потом сел за руль, и они тронулись.
— Так, значит, о величине кванта, профессор, — начал он и осекся: профессор Хейл спал непробудным сном.