Арена мрака
Шрифт:
– Ты возвращаешься в Германию к той девушке?
И Моска понял, что, скажи он «да», тщеславие матери будет удовлетворено и она поймет, что он уезжает не по ее вине. Но он не мог лгать.
– Да нет же, – ответил он. – У нее уж, наверное, появился другой солдатик. – И, произнеся эти слова громко и искренне, он удивился тому, насколько фальшиво они прозвучали, словно эта правда была ложью, которую он придумал, чтобы побольнее уколоть мать.
Она поцеловала его и проводила до двери. На улице он обернулся, посмотрел вверх и увидел стоящую у закрытого окна мать с белым носовым платком в кулаке. Он поставил чемоданы на асфальт и помахал ей. Но ее уже не было. Опасаясь, как бы она не спустилась и не закатила сцену прямо на улице, он подхватил чемоданы и быстро зашагал к авеню, где можно было поймать такси.
А мать сидела на софе и плакала. По ее щекам текли слезы стыда, горя и унижения. Но в глубине души она понимала, что, если бы ее сын погиб на каком-нибудь дальнем берегу и был похоронен в чужой стране, в могиле рядом с тысячами безымянных трупов, а над ним стоял бы простой белый крест, ее горе было бы куда горше. Но тогда она не испытывала бы стыда и со временем смогла бы хоть как-то смириться с этой потерей и не утратила бы гордости.
И не было бы этой щемящей печали, этого осознания того, что он безвозвратно потерян, и, если он теперь где-нибудь умрет, она не сможет оплакать его тела, не сможет похоронить его и приносить цветы к его могильному камню.
В вагоне поезда, который уносил его обратно в страну врагов, Моска в полудреме покачивался из стороны в сторону в такт движению. Он сонно вернулся к своей полке и лег. Он услышал стоны раненого: тот скрежетал во сне зубами. Тело спящего лишь теперь начало протестовать против безумной ярости мира. Моска поднялся и пошел в солдатский отсек. Солдаты спали, и мрак освещался лишь слабым мерцанием трех близко составленных свечек. Малруни, скрючившись на верхней полке, храпел, и двое солдат, зажав карабины между колен, играли в карты и попеременно отпивали из маленькой плоской бутылочки. Моска тихо сказал:
– Ребята, не одолжите одеяло? Тот парень замерзает Солдат бросил ему одеяло.
– Спасибо, – поблагодарил его Моска.
Солдат махнул рукой.
– Да все равно мне не спать – сторожить этого чудика.
Моска взглянул на спящего Малруни. На лице у него застыло тупое выражение. Он медленно приоткрыл глаза, уставился на Моску, точно раненое животное, и еще не успел снова погрузиться в сон, как Моска вдруг что-то понял и подумал:
«Эх ты, дурень!»
Он пошел по вагону на свое место, накрыл мистера Джеральда одеялом и снова растянулся на полке. На этот раз он уснул быстро. Он спал без сновидений и проснулся, только когда поезд прибыл во Франкфурт и кто-то толкнул его в плечо.
Глава 2
Утреннее июньское солнце залило все углы вокзала с разрушенной крышей, превратив его в подобие гигантского стадиона. Моска сошел с поезда и глотнул весеннего воздуха, чуть пропитанного едким запахом пыли, который поднимался от высящихся вокруг городских развалин. По всей длине поезда из вагонов высыпали одетые в полевую форму солдаты и строились повзводно. Вместе с другими штатскими он пошел за сопровождающими к автобусу на привокзальной площади.
Они пробирались сквозь толпу, как победители, как в стародавние времена патриции сквозь толпы простолюдинов, не глядя по сторонам, уверенные, что народ расступится перед ними и освободит им проход. Побежденные, в потрепанной одежонке, с исхудавшими лицами, были похожи на людей, привыкших мыкаться по ночлежкам и есть дармовой суп. Они почтительно расступились, бросая на хорошо одетых и упитанных американцев исполненные зависти взгляды.
Выйдя из здания вокзала, они попали на площадь. Напротив вокзала располагалось здание клуба Красного Креста, на ступеньках которого толпились группки солдат в полевой форме. Вокруг площади высились восстановленные отели, где расселили личный состав оккупационных войск и служащих городской управы. По площади сновали трамваи, на прилегающих улицах было полным-полно автобусов и такси. Даже в столь ранний час солдаты усыпали все скамейки вокруг вокзала, и все они находились в обществе молоденьких фройляйн с неизбежными чемоданчиками. Все по-прежнему, подумал Моска, ничего не изменилось. Солдаты встречали прибывающие поезда так же нетерпеливо, как жены встречают своих мужей, приезжающих домой со службы на электричках: приметив в толпе приезжих симпатичную девушку, солдаты бросались к ней с предложениями разной степени грубости. Провести ночь на скамейке холодного грязного вокзала или поужинать в ресторане со спиртным, сигаретами, после чего отправиться в теплую постель. Они могли получить истинное удовольствие, а в худшем случае, если вели себя достаточно осторожно, несколько неприятных минут в течение бессонной ночи. Обычно девушки делали наилучший выбор.
На всех улицах, прилегающих к площади, стояли «жучки» – дельцы черного рынка и дети-попрошайки, расставляющие свои сети для ничего не подозревающих солдат, которые выходили из армейского универмага с пакетами, наполненными конфетами, сигаретами, мылом. В глазах солдат застыло выражение настороженности, словно все они были многоопытными старателями и волокли мешки с золотым песком.
Моска уже собирался влезть в автобус, как вдруг почувствовал прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Он обернулся и увидел темное костистое лицо под серой шапкой солдата вермахта – это был стандартный головной убор немецких мужчин.
Молодой парень тихо, отрывисто спросил:
– У вас есть американские доллары?
Моска отрицательно покачал головой и отвернулся, но снова ощутил прикосновение той же руки.
– Сигареты?
Моска встал на подножку автобуса. Рука сильно вцепилась в его плечо.
– Что-нибудь продаете? Что-нибудь?
Моска бросил по-немецки:
– Убери руку, быстро!
Парень оторопел и отпустил Моску, но потом его глаза налились гордым презрением и ненавистью. Моска прошел в салон автобуса и сел. Он увидел, что парень смотрит на него сквозь стекло – смотрит на его серый габардиновый костюм, ослепительно белую рубашку, цветастый язык шелкового галстука. И, кожей почувствовав этот презрительный взгляд, на мгновение пожалел, что на нем не армейский мундир защитного цвета.
Автобус медленно отъехал и свернул в один из многочисленных переулков. Этот переулок словно перенес его в другой мир. За центральной площадью, которая стояла как крепость посреди пустыни, насколько хватало глаз простирались руины и лишь кое-где попадались останки жилых зданий: одиноко возвышающаяся стена, или дверь, за которой был лишь чистый воздух, или тянущийся к небу стальной скелет с обломками кирпичной кладки и стекла, прилипшими к нему, точно клочья мяса.
На окраине Франкфурта вышли почти все штатские, и автобус, в котором остались только Моска и еще несколько офицеров, направился к Висбаденскому аэродрому. Моска был единственным штатским, не считая мистера Джеральда, который получил конкретное предписание еще в Штатах. Остальным надо было ждать дальнейших указаний во Франкфурте.
Моска прошел регистрацию, и ему пришлось несколько часов ждать своего самолета до Бремена. Когда самолет оторвался от земли, у него даже не возникло ни ощущения, что он взлетел, ни мысли, что самолет может оставить позади твердь континента или что он может просто упасть. Он смотрел в иллюминатор и видел, как земля косо удаляется от него, и казалось, что сейчас она превратится в сплошную зелено-коричневую стену, а потом самолет набрал высоту, земля внизу стала бескрайней и бездонной долиной. И вся таинственность рассеялась, когда самолет выровнялся и пассажиры стали смотреть вниз, точно с балкона, на плоские, расчерченные аккуратными квадратами, похожие на скатерть поля.