Аргентина: Кейдж
Шрифт:
«Не где-то там» — естественно, прямо перед ступенями собора. Вместо трибуны подогнали тракторный прицеп. Товарищ Барбарен надел праздничный черный костюм, повязал галстук в горошек и приготовил речь на многих листах. Но случился конфуз — в назначенное время у прицепа собралась хорошо если дюжина. Гражданин мэр, не унывая, все-таки открыл митинг. При первых же «Руки прочь!» из собора вышел кюре. Крис пристроился рядом — идеальное место для съемки.
— Гнусные фашистские гиены точат свои мерзкие клыки, пытаясь вцепиться в горло братской Испанской
Дюжина праведных почтительно внимала.
— А где остальные? — не утерпел Кейдж. — И коммунисты, и ваши, отец Юрбен? Боятся — или им уже все равно?
Черный Конь молчал, крепкие пальцы перебирали темные бусины на шнуре. Репортер вновь прицелился, пытаясь найти кадр поплотнее, чтобы горстка превратилась в толпу. Порыскал объективом. Бесполезно!
— Утром на небе видели что-то странное, — внезапно проговорил священник. — Темная полоса — прямо на фоне зари. Трещина в тверди... Две семьи уже уехали. Остальные даже на это неспособны.
Стоявшие у прицепа проорали очередной «Позор!», но Крис даже не повернул головы. Когда мама умирала, исповедник сказал: «Не бойся! Господь любит тебя!» Мама улыбнулась — и умерла с улыбкой.
— А вы на что способны, отец Юрбен?
Не договорил — крепкая ладонь вцепилась в ворот плаща, потащила вверх по ступеням. Стена собора — холодные сырые камни — ударила по лопаткам.
— А я, сын мой, очень даже способен впасть в ересь! Прямо сейчас!..
Кейдж постарался протиснуться глубже в каменную толщу. Отец Юрбен надвинулся темной горой, обжег взглядом.
— Христос остановился в Оше. Слыхали?
Репортер, даже став барельефом, сноровки не теряет. Ош — это близко, на полпути к Тулузе.
— Слыхал, аббе. Только не про Ош. Книжка такая есть, говорят, очень хорошая. Не читал, она на итальянском[64].
Пальцы, державшие ворот, разжались. Священник тяжело вздохнул.
— Простите, сын мой. Но что я могу думать, если Новый Завет так и не дошел до этих мест? Я даже не уверен, что мои молитвы слышат, и таинства, свершаемые мною под сводами Божьего Дома, — не кимвал, бряцающий в пустоте. То, что сейчас началось, на фронте называется паникой. Под Аррасом мы стреляли по трусам из пулеметов, теперь у меня иное оружие, только патроны все вышли... На что способен, спрашиваете?
Отвернулся, мотнул головой, словно конь, прогоняющий настырных оводов.
— Подеритесь с гражданином мэром, — негромко посоветовал потомок кажунов.
Отец Юрбен вновь поглядел ему в глаза, но на этот раз в темных зрачках было пусто, словно в ограбленном склепе.
— Сын мой! Если в ближайшие дни Небеса разверзнутся, всем этим людям суждено предстать пред Господом. А я даже не смогу отпустить им грехи! Тот, Чьим именем я это делаю, не здесь, не со мной. Он — в Оше! Вы хоть понимаете, что это значит? Но... Вы в чем-то правы, Кретьен. Пойдемте!..
Черный
— Дети мои! Зачем искать реакционеров и фашистов в нашем маленьком городе? Обратитесь прямо в свой Центральный Комитет. Компартия, если я не ошибаюсь, до сих пор входит в правительство? Значит, это ваши министры запретили продавать оружие испанцам и перекрыли границы. Кто из нас фашист, tovarishhi? Для начала расстреляйте премьера Леона Блюма!
Собравшиеся у прицепа на миг лишились дара речи.
— А-а-а! — наконец нашелся кто-то. — Реакционер! Товарищи, бей реакционера!..
— Уф! — выдохнул гражданин мэр, вытаскивая из драки очередного соратника. Уложив тело на асфальт, потер свежий синяк под глазом. Затем подбоченился, приняв геройский вид.
— Готово! — доложил репортер «Мэгэзин», опуская «Contax II». Барбарен поманил его пальцем и, отведя в сторону, наклонился к самому уху.
— Наш поп — настоящий кремень, верно?
Кристофер Жан Грант улыбнулся.
— Вы тоже!
2
Дверь походила на капкан. Перешагнешь порог — и рухнешь, сбитый с ног тяжелой дубовой рамой. Подруга-паранойя, вцепившись в загривок, тянула назад, невидимые стрелки уже начали отсчет. Если тип в штатском, которому он ткнул в нос бронзовый жетон с четырехзначным номером, побежал звонить, времени осталось лишь на то, чтобы спуститься вниз — и раствориться в уличной толпе. Подъезд непростой, пускают только своих, согласно списку. Он зашел за флажки.
Волк Мельник оскалился и ткнул лапой в белую кнопку звонка. Крабат, брат старший, поделись удачей!
Шаги за дверью. Пора в капкан, Теофил!
— Добрый день! — улыбнулся Харальд Пейпер. — Госпожа Мария Оршич?
Улыбался он зря. Высокая темноволосая женщина, слишком красивая для своих лет (сорок пять, если верить бумагам), взглянув недоверчиво, отступила на шаг.
— Шеф-пилот Оршич, с вашего позволения... Погодите! Вы... Господин Шадов? Марек Шадов!
Гандрий Шадовиц горько раскаялся, что, пусть и мысленно, помянул брата. Сейчас огребет сразу за двоих.
— И вы посмели сюда явиться? Приятного разговора не обещаю. Заходите!
План операции, как чаще всего и случается, приказал долго жить в первый же ее миг. Шеф-пилот знает брата в лицо. Всего не предусмотришь.
— Вероники сейчас нет дома, у нее полеты. Впрочем, я запретила ей видеться с вами. Вы — бесчестный человек, господин Шадов!
В коридоре висели большие оленьи рога, почти такие же, как в доме предка. Харальд пристроил шляпу, повесил плащ на крючок. Его брата оскорбили. И что теперь? Снова улыбнуться? Не поможет! Черноволосая — такой же оборотень, как он сам.