АРГО
Шрифт:
вдруг заплачет захохочет
колокольчик голубой.
Если сердце, умирая,
хочет горе позабыть,
колокольчик песни Рая
будет петь, не уставая,
будет сказки говорить.
Фиолетовый, лиловый,
темно-синий, голубой,
он поет о жизни новой,
как родник в тени кленовой,
тихо плачет над тобой.
И как в детстве, богомольный
ты заслышишь в полусне
звон призывный, колокольный,
и проснешься в светлой,
беспечальной стороне.
Сердце спит и сладко плачет,
и, замолкнув в должный срок,
колокольчик тихо спрячет
свой лиловый язычок.
ОДУВАНЧИК
Шуре Коваленскому
Мне нежных слов любви не говори:
моя душа, что одуванчик нежный,
дитя больное гаснущей зари.
случайный вздох иль поцелуй небрежный,
шутя развеет венчик белоснежный
и разнесет... Потом его сбери!
Мне нежных слов любви не говори!
ЕЛКА
Гаснет елки блестящий убор,
снова крадутся страшные тени,
о дитя. твой измученный взор
снова полон дремоты и лени.
В зале слышится запах смолы,
словно знойною ночью, весною,
гаснут свечи, свеча за свечою,
все окутано крыльями мглы.
Дрогнул силою вражьею смятый
оловянных солдатиков ряд,
и щелкун устремляет горбатый
свой насмешливо-старческий взгляд.
Темнота, немота, тишина,
лишь снежинки кружат у окна;
спят забыты в углу арлекины;
на ветвях золотой паутины
чуть мерцает дрожащий узор!
Гаснет елки блестящий убор,
но, поникнув, дитя не желает
золотого обмана свечей,
и стальная луна посылает
поцелуи холодных лучей.
Ель. задумавшись, горько вздохнула,
снова тени на тени легли,
нам звезда Вифлеема блеснула
и опять закатилась вдали!
МОТЫЛЕК
Посмотри, как хорош мотылек,
как он близок и странно далек,
упорхнувший из Рая цветок!
Легких крыльев трепещущий взмах,
арабески на зыбких крылах —
словно брызги дождя на цветах.
Я люблю этих крыльев парчу,
улететь вслед за ними хочу,
я за ними лишь взором лечу.
Уноси, золотая ладья.
взор поникший в иные края,
где печаль озарится моя.
Но по-прежнему странно-далек,
ты скользишь, окрыленный челнок,
как цветок, что уносит поток.
Что для вестника вечной весны
наши сны и земные мечты?
Мимо, мимо проносишься ты.
Кто же сможет прочесть на земле
буквы Рая на зыбком крыле,
что затеряны в горестной мгле?
Я сквозь слезы те знаки ловлю,
я читал их в далеком краю:
— Все мы станем, как дети, в Раю!
BERCEUSE
Наташе Конюс
В сердце обожание,
сердце в забытьи,
надо мной дрожание
Млечного пути.
Счастье возвращается:
я — дитя! Ужель
подо мной качается
та же колыбель?
Все, что было, встретится,
все, что есть. забудь!
Надо мною светится
тот же Млечный путь.
К светлым высям просится
колыбель, она,
как челнок, уносится,
режет волны сна.
Сумрак безнадежнее,
сердце, все прости!
Шепчут тени прежние:
«Доброго пути!»
Сердцу плакать сладостно,
плача, изойти,
и плыву я радостно
к Млечному пути!
ДЕВОЧКЕ В РОЗОВОМ
Отчего, дитя, не забывается
облик твой и грустный и смешной?
Все скользит, в тумане расплывается,
как живая, ты передо мной!
Эти ручки, ножки, как точеные,
нежен бледно-розовый наряд,
только глазки, будто обреченные,
исподлобья грустные глядят.
И рисует личико цветущее
лик давно померкший — отчего?
В нем ли светит все твое грядущее?
Иль в тебе все прошлое его?
Мертвый лик в тебе ли улыбается?
Или в нем тоскует образ твой?
Все скользит, в тумане расплывается,
как живая ты передо мной!
В АПРЕЛЕ
В сумраке синем твой облик так нежен:
этот смешной, размотавшийся локон,
детский наряд, что и прост и небрежен!
Пахнет весной из растворенных окон;
тихо вокруг, лишь порою пролетка
вдруг загремит по обсохшим каменьям.
тени ложатся так нежно и кротко,
отдано сердце теням и мгновеньям.
Сумрак смешался с мерцаньем заката.
Грусть затаенная с радостью сладкой —
все разрешилось, что раньше когда-то
сердцу мерещилось темной загадкой.
Кто ты? Ребенок с улыбкой наивной
или душа бесконечной вселенной?
Вспыхнул твой образ, как светоч призывный,
в сумраке синем звездою нетленной.
Что ж говорить, коль разгадана тайна?
Что ж пробуждаться, коль спится так сладко?
Все ведь, что нынче открылось случайно,
новою завтра воскреснет загадкой...