Архангел
Шрифт:
Эйдлмен снял очки и стал рассматривать коробок спичек.
— Это ловушка, — наконец произнес он, возвращая спички. — Я бы на это не пошел. Все это выглядит надуманно.
— Но если это ловушка, — сказал Келсо, взвешивая на ладони коробок, — зачем ему было убегать от меня?
— Явно затем, чтобы это не выглядело ловушкой. Он хочет зацепить вас — чтобы вы разыскали его, стали упрашивать помочь найти бумаги. Психологически на этом-то и строится хитро задуманная фальшивка: жертва прилагает столько усилий, чтобы заполучить желаемое, что начинает верить, будто это правда. Вспомните историю с дневниками Гитлера. Либо
— То, что он говорил, звучало очень достоверно.
— Сумасшедшие часто говорят так, что это звучит достоверно. Или же это просто розыгрыш. Кто-то хочет выставить вас в глупом свете. Вы об этом не подумали? Вы ведь не самый популярный ученик в школе.
Келсо задумчиво посмотрел вдоль коридора в направлении зала. Такое предположение очень вероятно. Там полно людей, которые не любят его. В слишком многих телепрограммах он выступал, написал слишком много газетных статей, отрецензировал слишком много никому не нужных книг. В углу болтался Сондерс, делая вид, будто разговаривает с Мольденхауэром, а на самом деле оба явно старались подслушать, что он говорит Эйдлмену. (После выступления Келсо Сондерс нелицеприятно высказался, обвинив его в субъективизме: «Интересно знать, почему его вообще пригласили? Нам давали понять, что это симпозиум для серьезных ученых…»)
— Не хватает им ума, — сказал Келсо. Помахал Сондерсу с Мольденхауэром и обрадовался, увидев, что они исчезают. — Или воображения.
— Вы, безусловно, гениально умеете наживать врагов.
— Ну, вы же знаете поговорку: чем больше врагов, тем больше чести.
Эйдлмен улыбнулся и открыл было рот, намереваясь что-то сказать, потом, видимо, передумал.
— Могу я осведомиться, как поживает Маргарет?
— Кто? А-а, вы имеете в виду бедняжку Маргарет? Отлично, спасибо. Здорова и процветает, по словам ее адвокатов.
— А мальчики?
— Вступают в весеннюю пору отрочества.
— А как дела с книгой? Прошло ведь немало времени с тех пор, как вы ее начали. Сколько уже написали?
— Пишу.
— Двести страниц? Сто?
— Что это, Фрэнк, допрос?
— Сколько все-таки страниц готово?
— Не знаю точно. — Келсо облизнул сухие губы. Просто невероятно, но ему хочется выпить. — Наверное, с сотню. — А перед его мысленным взором возник пустой серый экран и слабо мелькающий курсор, точно показатель пульса на машине жизнеобеспечения, просящий отключить ее. Он ведь не написал ни слова. — Послушайте, Фрэнк, в этом все-таки что-то может быть, верно? Не забывайте: Сталин любил все сохранять. Разве Хрущев не нашел того письма в потайном отделении письменного стола после его смерти? — Он потер раскалывавшуюся голову. — Письма, в котором Ленин возмущался тем, как Сталин обходится с его женой? А потом этот список членов Политбюро, где против всех, кого он собирался вычистить, стояли крестики. А его библиотека… помните его библиотеку? В каждой книге есть его записи.
— Ну и что вы хотите этим сказать?
— Что все возможно, только и всего. Что Сталин, в отличие от Гитлера, делал записи.
— «Quod volumus credimus libenter», — нараспев произнес Эйдлмен. — Это значит…
— Я знаю, что это значит.
— … это значит, дорогой Непредсказуемый, что мы всегда верим тому, чему хотим верить. — Эйдлмен похлопал Келсо по плечу. — Вам этого не хочется слышать, верно? Извините.
— Ладно, Фрэнк. — Келсо прислонился затылком к стене. — Вы высказали свою точку зрения. Я не знаю. Просто… Возможно, надо быть рядом с этим человеком, чтобы… — И заговорил быстрее, не желая признавать себя побежденным. — Просто это наводит меня на некую мысль. А вас не наводит?
— Конечно, наводит. Заставляет насторожиться. — Эйдлмен извлек из кармана старинные часы. — Пора возвращаться в зал. Вы не возражаете? А то Ольга будет крайне недовольна. — Он обхватил Келсо за плечи и вывел в коридор. — Так или иначе, вы ничего не успеете предпринять. Завтра мы возвращаемся в Нью-Йорк. Поговорим, когда вернемся. Узнайте, нет ли для вас где-нибудь места. Вы были отличным педагогом.
— Я был плохим педагогом.
— Вы были отличным педагогом, пока не свернули с пути науки и честности, поддавшись соблазну и дешевому пению сирен журналистики и рекламы. Привет, Ольга!
— Наконец-то! Заседание вот-вот начнется. Ой, доктор Келсо… не надо, нехорошо курить, пожалуйста, не курите. — И, пригнувшись к нему, Ольга вынула сигарету из его губ. Лицо ее с выщипанными бровями и тоненькой ниточкой обесцвеченных усиков над губой блестело. Она опустила окурок в его недопитый кофе и забрала у него чашку.
— Ольга, Ольга, почему такой яркий свет? — простонал Келсо, прикрывая рукой глаза. В зале было светло, как при электросварке.
— Это из-за телевидения, — с гордостью произнесла Ольга. — Нас снимают для передачи.
— По местному каналу? — Эйдлмен стал поправлять галстук-бабочку.
— Для передачи по спутниковому телевидению, профессор. На весь мир.
— Скажите, а где мы сидим? — шепотом спросил Эйдлмен, прикрывая рукой глаза от света.
— Доктор Келсо? Всего одно слово, сэр! — Выговор был американский.
Келсо обернулся: перед ним стоял смутно знакомый крупный молодой мужчина.
— В чем дело?
— Меня зовут Эр-Джей О'Брайен, — представился мужчина, протягивая руку. — Московский корреспондент Спутниковой службы новостей. Мы делаем специальную передачу о полемике по поводу…
— Думаю, я вам не подойду, — сказал Келсо. — А вот профессор Эйдлмен… я уверен, будет счастлив ответить на ваши вопросы.
При мысли о возможности дать интервью для телевидения Эйдлмен, как надувная кукла, словно стал шире и выше.
— Ну, если речь не идет о выступлении в официальном качестве…
— Вы уверены, что мне не удастся вас уговорить? — спросил корреспондент Келсо, словно и не слышал Эйдлмена. — Вы ничего не хотите сказать миру? Я читал вашу книгу о крахе коммунизма. Когда же это было? Три года назад?
— Четыре, — поправил его Келсо.
— Вообще-то, по-моему, пять, — сказал Эйдлмен. По-настоящему, подумал Келсо, около шести… Боже, на что ушли все эти годы?
— Нет, — сказал он. — В любом случае — спасибо. Я держусь подальше от телевидения. — И посмотрел на Эйдлмена. — Говорят, это дешевая сирена.