Архангел
Шрифт:
Он надел маршальскую фуражку. Потом мундир. Немного свободный впереди, но впору. Застегнул пуговицы и прошелся по комнате взад-вперед несколько раз, его правая рука делала круговые движения, полные имперского величия.
Он взял том собрания сочинений, открыл его наугад взглянул на страницу и протянул книгу Келсо.
Затем улыбнулся, поднял палец вверх, кашлянул в кулак и начал говорить. Он делал это очень умело, Келсо сразу определил. Он не только говорил слово в слово. Это было не главное. Видимо, он долго заучивал пластинки, час за часом, год за годом,
— Троцкистско-бухаринская кучка шпионов, убийц и вредителей, пресмыкавшаяся перед заграницей, проникнутая рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовая пойти к нему в шпионское услужение, — его голос начал подниматься, — кучка людей, не понявшая того, что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства, — теперь он почти кричал, — кому нужна эта жалкая банда продажных рабов, какую ценность она может представлять для народа и кого она может «разложить»?
Он посмотрел вокруг, отметая их всех: Келсо с раскрытой книгой, О'Брайена с камерой, прижатой к глазу, стол, печку, черепа — все, что может стоять у него на пути.
Он держался очень прямо, выпятив вперед подбородок.
— В тысяча девятьсот тридцать седьмом году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали Советской власти девяносто восемь и шесть десятых процента всех участников голосования.
В начале тысяча девятьсот тридцать восьмого года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали Советской власти девяносто девять и четыре десятых процента всех участников голосования. Спрашивается, где же тут признаки «разложения» и почему это «разложение» не сказалось на результатах выборов? — Он прижал кулак к сердцу. — Таков бесславный конец противников линии нашей партии, ставших потом врагами народа.
«Бурные аплодисменты, — было написано дальше. — Все делегаты встают и приветствуют оратора. Крики „Ура товарищу Сталину!“, „Да здравствует товарищ Сталин!“, „Ура Центральному Комитету нашей партии!“
Русский покачивался в такт крикам воображаемой толпы. Он слышал эти крики, слышал, как люди топают ногами, слышал их приветствия. Он скромно наклонил голову. Улыбнулся. Начал аплодировать в ответ. Возбуждение гудело в тесной комнатенке, вырывалось за ее пределы и катилось по заснеженной вырубке к молчаливым деревьям.
27
Самолет Феликса Суворина нырнул под низкие облака и взял вправо, держа курс вдоль береговой линии Белого моря.
В снежном пространстве проступило ржавое пятно, начало постепенно увеличиваться, и вскоре кое-что можно стало разглядеть. Поникшие краны, пустые причалы подводных лодок, заброшенные
Он смотрел вниз, пристегнувшись ремнем. Какие-то мафиозные группировки сновали здесь год назад, пытаясь купить боеголовку для иракцев. Он помнил это дело. Чеченцы в тайге! Невероятно! И все же в один прекрасный день они сумеют своего добиться, подумал он. Слишком много этих никому не нужных железных игрушек, слишком мало охраны, слишком много денег предлагают за них. Закон спроса и предложения вкупе с законом Больших чисел когда-нибудь сделают свое дело.
Закрылки задрожали. Самолет продолжал снижаться, проваливаясь в воздушные ямы. Снегопад усилился. Северодвинск куда-то исчез. Суворин видел внизу серые круги замерзшей воды, плоскую гладь болотистой земли, деревья со снежными шапками. Кто может здесь жить? Никто, разумеется. Они на краю земли.
Самолет еще минут десять с трудом продвигался вперед на высоте не более пятидесяти метров над верхушками деревьев, и вдруг впереди Суворин увидел огни в снегу.
Это был военный аэродром, скрытый в лесу, на краю посадочной полосы виднелся бульдозер со скребком для расчистки снега. Посадочную полосу только что очистили, но она снова спряталась под тонким белым покровом. Они спустились еще ниже, чтобы разглядеть аэродром, затем двигатели натужно взвыли, они снова поднялись и сделали поворот, заходя на посадку. Во время поворота Суворину открылся вид на Архангельск — далекие кварталы домов-башен, чадящие трубы, — и самолет, подпрыгивая, побежал по бетону, поднимая винтами миниатюрные снежные вихри.
Когда летчик выключил двигатели, наступила тишина, буквально оглушившая Суворина. В Москве всегда слышатся какие-то звуки, даже в так называемой ночной тишине: звуки уличного движения, соседской ссоры… Но здесь воцарился абсолютный покой, и это тревожило. Суворин заговорил, только чтобы разорвать тишину.
— Отлично! — сказал он летчику. — Вот мы и прибыли.
— С приземлением. Кстати, из Москвы вам поступила радиограмма. Вы должны перед выездом позвонить полковнику.
— Перед выездом?
— Именно так. Перед выездом куда?
Высоты кабины не хватало, чтобы выпрямиться. Ему пришлось скрючиться. Когда машина подкатила к большому ангару, он увидел выстроившиеся в ряд бипланы, выкрашенные арктической защитной краской.
Дверь кабины распахнулась. Температура упала до пяти градусов ниже нуля. Снежинки кружились над фюзеляжем. Суворин подхватил свой атташе-кейс и спрыгнул на бетон. Техник в меховой куртке кивком показал ему на ангар. Тяжелая раздвижная дверь была приоткрыта. В тени возле двух джипов, припрятанных от снега, стояли встречающие: три человека в форме МВД с автоматами «АК-74», представитель милиции и, что выглядело совсем странно, пожилая женщина в тяжелом мужском пальто, скрюченная, как хищная птица; она стояла, опираясь о палку.