Архипелаг ГУЛАГ. Книга 1
Шрифт:
Но редко у Военной Коллегии Верховного Суда случались такие неприятности, да и вообще редко она протирала свои мутные глаза, чтобы взглянуть на отдельного оловянного арестантика. А. Д. Романов, инженер-электрик, в 1937 был втащен наверх, на четвёртый этаж, бегом по лестнице двумя конвоирами под руки (лифт, вероятно, работал, но арестанты сыпали так часто, что тогда и сотрудникам бы не подняться). Разминуясь со встречным, уже осуждённым, вбежали в зал. Военная Коллегия так торопилась, что даже не сидели, а стояли все трое. С трудом отдышавшись (ведь обезсилел от долгого следствия), Романов вымолвил свою фамилию, имя-отчество. Что-то бормотнули, переглянулись, и Ульрих – всё он же! – объявил: «Двадцать лет!» И прочь бегом поволокли Романова, бегом втащили следующего.
Случилось как во сне: в феврале 1963 по той же самой лестнице (нарочно отказался от лифта, чтобы рассмотреть лестницу), но в вежливом сопровождении полковника-парторга, пришлось подняться и мне. Ото всего Архипелага – мне единственному, судьба! И в зале с круглою колоннадой, где, говорят, заседает пленум Верховного Суда Союза, с огромным подковообразным столом и внутри него ещё с круглым и семью старинными стульями, меня слушали семьдесят сотрудников Военной Коллегии – вот той самой, которая судила когда-то Каретникова и Романова и других, и прочее, и так далее… И я сказал им: «Что за знаменательный день! Будучи осуждён сперва на лагерь, потом на вечную ссылку – я никогда в глаза не видел ни одного судьи. И вот теперь я вижу вас всех, собранных вместе!» (И они-то видели живого зэка, протёртыми глазами, – впервые.)
Но оказывается, это были – не они! Да. Теперь говорили они, что – это были не они. Уверяли меня, что тех – уже нет. Некоторые ушли на почётную пенсию, кого-то сняли. (Ульрих, выдающийся из палачей, был снят, оказывается, ещё при Сталине, в 1950 году за… безхребетность!) Кое-кого (наперечёт нескольких) даже судили при Хрущёве, и те со скамьи подсудимых угрожали: «Сегодня ты нас судишь, а завтра мы тебя, смотри!» Но, как все начинания Хрущёва, это движение, сперва очень энергичное, было им вскоре забыто, покинуто и не дошло до черты необратимого изменения, а значит, осталось в области прежней.
В несколько голосов ветераны юриспруденции теперь вспоминали, подбрасывая мне невольно материал для этой главы. (А если б они взялись вспомнить да опубликовать? Но годы идут, вот ещё пять прошло, а светлее не стало [88] .) Вспомнили, как на судебных совещаниях с трибуны судьи гордились тем, что удалось не применять статью 51-ю УК о смягчающих обстоятельствах и таким образом давать двадцать пять вместо десятки! Или как были униженно суды подчинены Органам! Некоему судье поступило на суд дело: гражданин, вернувшийся из Соединённых Штатов, клеветнически утверждал, что там хорошие автомобильные дороги. И больше ничего. И в деле – больше ничего! Судья отважился вернуть дело на доследование с целью получения «полноценного антисоветского материала» – то есть чтобы заключённого этого попытали и побили. Но эту благую цель судьи не учли, отвечено было с гневом: «Вы что, нашим Органам не доверяете?» – и судья был… сослан секретарём трибунала на Сахалин! (При Хрущёве было мягче: «провинившихся» судей посылали… ну, куда б вы думали?.. адвокатами! [89] ) Так же склонялась перед Органами и прокуратура. Когда в 1942 году вопиюще разгласилось злоупотребление Рюмина в североморской контрразведке, прокуратура не посмела вмешаться своею властью, а лишь почтительно доложила Абакумову, что его мальчики шалят. Было отчего Абакумову считать Органы солью земли! (Тогда-то, вызвав Рюмина, он его и возвысил, на свою погибель.)
88
А ещё десять прошло – и снова какая ж хмарь непроглядная! – Примеч. 1978 г.
89
А. Бойков. Право защищать // Известия, 9 июня 1964, с. 3. – Тут интересен взгляд на судебную защиту!.. А в 1918 судей, выносящих слишком мягкие приговоры, В. И. Ленин требовал исключать из партии.
Просто времени не было, они бы мне рассказали и вдесятеро. Но задумаешься и над этим. Если и суд, и прокуратура были только пешками министра госбезопасности – так может, и отдельною главою их не надо описывать?
Они рассказывали мне наперебой, я оглядывался и удивлялся: да это люди! вполне люди! Вот они улыбаются! Вот они искренно изъясняют, как хотели только хорошего. Ну а если так повернётся ещё, что опять придётся им меня судить? – вот в этом зале (мне показывают главный зал).
Так что ж, и осудят.
Кто ж у истока – курица или яйцо? люди или система?
Несколько веков была у нас пословица: не бойся закона – бойся судьи.
Но, мне кажется, Закон перешагнул уже через людей, люди отстали в жестокости. И пора эту пословицу вывернуть: не бойся судьи – бойся закона.
Абакумовского, конечно.
Вот они выходят на трибуну, обсуждая «Ивана Денисовича». Вот они обрадованно говорят, что книга эта облегчила их совесть (так и говорят…). Признают, что я дал картину ещё очень смягчённую, что каждый из них знает более тяжёлые лагеря. (Так – ведали?..) Из семидесяти человек, сидящих по подкове, несколько выступающих оказываются сведущими в литературе, даже читателями «Нового мира», они жаждут реформ, живо судят о наших общественных язвах, о запущенности деревни…
Я сижу и думаю: если первая крохотная капля правды разорвалась как психологическая бомба – что же будет в нашей стране, когда Правда обрушится водопадами?
А – обрушится, ведь не миновать.
Глава 8
Закон-ребёнок
Мы всё забываем… – «Внесудебная расправа» ЧК. – Чекистские цифры расстрелянных сравнительно с прежними русскими. – Суды после Октября. – Сходство народных судов и Революционных Трибуналов. – Железнодорожные трибуналы, трибуналы ВОХРы. – Основание Революционных Военных Трибуналов и принципы их действия. – Расстрельные цифры 1920 года. – Трибуналы как боевые отряды. – Когда отпадает смысл апелляционного права. – Живые места тех лет. – Крестьянские восстания. – Рязанский Трибунал судит толстовца. – Книга речей Крыленко. – Общие задачи советского суда. – Дело «Русских Ведомостей». – Дело трёх следователей московского Ревтрибунала. – Дело Косырева. – Неприятности у ЧК в феврале 1919. – Процесс церковных деятелей (Самарин и др.). – Звенигородский набат. – Церковные процессы в провинции, удары по храмам и монастырям. – Циркуляр 1920 года о ликвидации мощей. – Большевицкая постановка вопроса об интеллигенции. – Процесс «Тактического центра». – Истинная история его. – «Таганцевское дело».
Мы – всё забываем. Мы помним не быль, не историю – а только тот штампованный пунктир, который и хотели в нашей памяти пробить непрестанным долблением.
Я не знаю, свойство ли это всего человечества, но нашего народа – да. Обидное свойство. Может быть, оно и от доброты, а – обидное. Оно отдаёт нас добычею лжецам.
Так, если не надо, чтоб мы помнили даже гласные судебные процессы, – то мы их и не помним. Вслух делалось, в газетах писалось, но не вдолбили нам ямкой в мозгу – и мы не помним. (Ямка в мозгу лишь от того, что каждый день по радио.) Не о молодёжи говорю, она конечно не знает, но – о современниках тех процессов. Попросите среднего человека перечислить, какие были громкие гласные суды, – вспомнит бухаринский, зиновьевский. Ещё, поднаморщась, – Промпартию. Всё, больше не было гласных процессов.
Что ж сказать тогда о негласных?.. Уже в 1918 сколько барабанило трибуналов! – когда не было ещё ни законов, ни кодексов и сверяться могли судьи только с нуждами рабоче-крестьянской власти. Их подробная история ещё когда-нибудь кем-нибудь напишется ли?
Однако без малого обзора нам не обойтись. Какие-то обугленные развалины мы всё ж обязаны расщупать и в том утреннем розовом нежном тумане.
В те динамичные годы не ржавели в ножнах сабли войны, но и не пристывали к кобурам револьверы кары. Это позже придумали прятать расстрелы в ночах, в подвалах и стрелять в затылок. А в 1918 известный рязанский чекист Стельмах расстреливал днём, во дворе, и так, что ожидающие смертники могли наблюдать из тюремных окон.
Был официальный термин тогда: внесудебная расправа. Не потому, что не было ещё судов, а потому, что была ЧК.
Этого птенца с твердеющим клювом отогревал своим дыханием Троцкий: «Устрашение является могущественным средством политики, и надо быть ханжой, чтобы этого не понимать». И Зиновьев ликовал, ещё не предвидя своего конца: «Буквы ГПУ, как и буквы ВЧК, самые популярные в мировом масштабе».
Внесудебная, потому что так эффективнее. Суды были, и судили, и казнили, но надо помнить, что параллельно им и независимо от них шла сама собой внесудебная расправа. Как представить размеры её? М. Лацис в своём популярном обзоре деятельности ЧК даёт нам цифры [90] только за полтора года (1918 и половина 1919) и только по двадцати губерниям Центральной России («цифры, представленные здесь, далеко не полны», отчасти, может быть, и по чекистской скромности). Вот они: расстрелянных ЧК (то есть безсудно, помимо судов) – 8 389 человек (восемь тысяч триста восемьдесят девять), раскрыто контрреволюционных организаций – 412 (фантастическая цифра, зная всегдашнюю неспособность нашу к организации да ещё общую разрозненность и упадок духа тех лет), всего арестовано – 87 000. (А эта цифра отдаёт преуменьшением.)
90
М. И. Лацис. Два года борьбы на внутреннем фронте, с. 74–76.