Архипелаг ГУЛАГ. Книга 2
Шрифт:
А вот – археологические раскопки? Да, у нас работает Раскопочная Комиссия. Нам важно знать своё прошлое.
Перед Управлением лагеря – клумба, и на ней выложен симпатичный слон, а на попоне его «У» – значит У-СЛОН – (Управление Соловецких Лагерей Особого Назначения). И тот же ребус – на соловецких бонах, ходящих как деньги этого северного государства. Какой приятный домашний маскарад! Так всё очень мило здесь, Курилко-шутник нас только пугал?
Денежное обращение лагерей ГПУ имело устойчивое продолжение на многие годы. Особые денежные знаки помогали лучшей изоляции этих лагерей. По прибытии в лагерь даже все чины администрации и охраны, тем более заключённые, должны были сдать все имеющиеся у них советские деньги и получали взамен книжечки «расчётных квитанций» (на плотной бумаге, с водяным знаком) в достоинствах по 2, 5, 20, 50 копеек, 1, 3 и 5 рублей, выпуски разных годов отличались
И вот свой журнал – тоже «Слон» (с 1924, первые номера на машинке, с № 9 – печатается в монастырской типографии), с 1925 – «Соловецкие острова», 200 экз., и даже с приложением – газетой «Новые Соловки» (разорвём с проклятым монашеским прошлым!). С 1926 – подписка по всей стране и большой тираж, большой успех! Ведь в 20-е годы Соловков не таили, но даже уши прожужжали ими. Соловками открыто играли, Соловками открыто гордились (имели смелость гордиться!), они поминались в советских песнях, над ними смеялись в эстрадных куплетах. Ведь классы исчезали (куда?), и Соловкам тоже был скоро конец.
И над журналом – верхоглядная какая-то цензура: заключённые (Глубоковский) пишут юмористические стишки о Тройке ГПУ – и проходит! И потом их поют с эстрады соловецкого театра прямо в лицо приехавшему Глебу Бокию:
Обещали подарков нам кульБокий, Фельдман, Васильев и Вуль… —и начальству нравится! (Да ведь лестно! Ты курса не кончил – а тебя в историю лепят.) И припев:
Всех, кто наградил нас Соловками, —Просим: приезжайте сюда сами!Посидите здесь годочков три иль пять —Будете с восторгом вспоминать! —хохочут! нравится! (Кто ж разгадает, что здесь – пророчество?..)
К 1927 журнал оборвался: режим поворачивал, не до этих шуток. Но ещё потом, в 1929, после крупных соловецких событий и общего поворота всех лагерей к перевоспитанию, журнал возобновился и выходил до 1932.
А обнаглевший Шипчинский вывешивает лозунг над входными воротами:
(И тоже ведь пророчество! – но это не нравится, разгадали и сняли.)
На артистах драматической труппы – костюмы, сшитые из церковных риз. «Рельсы гудят». Фокстротирующие изломанные пары на сцене (гибнущий Запад) – и победная красная кузница, нарисованная на заднике (Мы).
Фантастический мир! Нет, шутил негодник Курилко!..
А ещё же есть Соловецкое Общество Краеведения, оно выпускает свои отчёты-исследования. О неповторенной архитектуре XVI века и о соловецкой фауне здесь пишут с такой обстоятельностью, преданностью науке, с такой кроткой любовью к предмету, будто это досужие чудаки-учёные притянулись на остров по научной страсти, а не арестанты, уже прошедшие Лубянку и дрожащие попасть на Секирную гору, под комаров или к оглоблям лошади. Да в тон с добродушными краеведами и сами звери и птицы соловецкие ещё не вымерли, не перестреляны, не изгнаны, даже не напуганы – ещё и в 28-м году зайцы доверчивым выводком выходят к самой обочине дороги и с любопытством следят, как ведут арестантов на Анзер.
Как же случилось, что зайцев не перестреляли? Объясняют новичку: зверюшки и птицы потому не боятся здесь, что есть приказ ГПУ: «Патроны беречь! Ни одного выстрела иначе как по заключённому!»
Итак, все страхи были шуткой. Но – «Разойдись! Разойдись!» – кричат среди бела дня на кремлёвском дворе, густом, как Невский, – трое молодых людей, хлыщеватых, с лицами наркоманов (передний не дрыном, но стеком разгоняет толпу заключённых), быстро под руки волокут опавшего, с обмякшими ногами и руками человека в одном белье – страшно увидеть его стекающее как жидкость лицо! – волокут под колокольню, вон туда под арку, в ту низенькую дверь, она – в основании колокольни. В эту маленькую дверь его втискивают и в затылок стреляют – там дальше крутые ступеньки вниз, он свалится, и даже можно семь-восемь человек набить, а потом присылают вытянуть трупы и наряжают женщин (матерей и жён ушедших в Константинополь; верующих, не уступивших веры и не давших оторвать от неё детей) – помыть ступени [40] .
40
А сейчас на камнях, где вот так волокли, в этом месте двора, укромном от соловецкого ветра, жизнерадостные туристы, приехавшие повидать пресловутый остров, часами кикают в волейбол. Они не знают. Ну а если б знали? Да так же бы и кикали.
Впрочем, экскурсоводов, заикавшихся, что здесь был не только монастырь, но лагерь, – выгнали. И туристов стараются не пускать за пределы Большого Соловецкого острова: чтобы не видели ни Секирки, ни даже Троицкого скита (и сегодня много сохранилось тюремных решёток, в дверях – следы кормушек), ни Савватиевского. (В нём сохранился, например, подвальный карцер, где и в знойный день продрогаешь в минуту.)
Что ж, нельзя было ночью, тихо? А зачем же тихо? – тогда и пуля пропадает зря. В дневной густоте пуля имеет воспитательное значение. Она сражает как бы десяток зараз.
Расстреливали и иначе – прямо на Онуфриевском кладбище, за женбараком (бывшим странноприимным домом для богомолок) – и та дорога мимо женбарака так и называлась расстрельной. Можно было видеть, как зимою по снегу там ведут человека босиком в одном белье (это не для пытки! это чтоб не пропала обувь и обмундирование) с руками, связанными проволокою за спиной [41] , – а осуждённый гордо, прямо держится и одними губами, без помощи рук, курит последнюю в жизни папиросу. (По этой манере узнают офицера. Тут ведь люди, прошедшие семь лет фронтов. Тут мальчишка 18-летний, сын историка В. А. Потто, на вопрос нарядчика о профессии пожимает плечами: «Пулемётчик». По юности лет и в жаре Гражданской войны он не успел приобрести другой.)
41
Соловецкий приём, повторенный на катынских трупах. Кто-то вспомнил – традицию? или свой личный опыт?
Фантастический мир! Это сходится так иногда. Многое в истории повторяется, но бывают совсем неповторимые сочетания, короткие по времени и по месту. Таков наш НЭП. Таковы и ранние Соловки.
Очень малое число чекистов (да и то, может быть, полуштрафных), всего 20–40 человек приехали сюда, чтобы держать в повиновении тысячи, многие тысячи. Сперва ждали меньше, но Москва слала, слала, слала. За первые полгода, к декабрю 1923, уже собралось больше 2 000 заключённых. А в 1928 в одной только 13-й роте (роте общих работ) крайний в строю при расчёте отвечал: «376-й! Строй по десяти!» – значит, 3 760 человек, и такая ж крупная была 12-я рота, а ещё больше «17-я рота» – общие кладбищенские ямы. А кроме Кремля были уже командировки – Савватиево, Филимоново, Муксалма, Троицкая, «Зайчики» (Заяцкие острова). К 1928 было тысяч около шестидесяти. И сколько среди них «пулемётчиков», многолетних природных вояк? А с 1926 уже валили и матёрые уголовники всех сортов. И как же удержать их, чтоб они не восстали?
Только ужасом! Только Секиркой! жёрдочками! комарами! проволочкой по пням! дневными расстрелами! Москва гонит этапы, не считаясь с местными силами, – но Москва ж и не ограничивает своих чекистов никакими фальшивыми правилами: всё, что сделано для порядка, – то сделано, и ни один прокурор действительно никогда не ступит на соловецкую землю.
А второе – накидка газовая со стеклярусом, эра равенства – и Новые Соловки! Самоохрана заключённых! Самонаблюдение! Самоконтроль! Ротные, взводные, отделённые – все из своей среды. И самодеятельность, и саморазвлечение!
А под ужасом и под стеклярусом – какие люди? кто? Исконные аристократы. Кадровые военные. Философы. Учёные. Художники. Артисты. Лицеисты.
Вот немногие соловчане, сохранённые памятью уцелевших: Ширин с кая-Шихматова, Шереметева, Шаховская, Фицтум, И. С. Дельвиг, Грабовский, Асатиани-Эристов, Гошерон-де-Лафосс, Сиверс, Г. М. Осоргин, Клодт, Н. Н. Бахрушин, Аксаков, Комаровский, П. М. Воейков, Вадбольский, Вонлярлярский, В. Левашов, О. В. Волков, В. Ло зи на-Лозинский, Д. Гудович, Таубе, В. С. Муромцев. Бывший кадетский лидер Некрасов. Финансист проф. Озеров. Юрист проф. А. В. Бородин. Психолог проф. А. П. Сухов. Философы проф. А. А. Мейер, проф. С. А. Аскольдов, Ю. Н. Данзас, теософ Мёбес. Историки Н. П. Анциферов, М. Д. Присёлков, Г. О. Гордон, А. И. Заозерский, П. Г. Васенко. Литературоведы Д. С. Лихачёв, Цейтлин, лингвист И. Е. Аничков, востоковед Н. В. Пигулевская. Орнитолог Г. Поляков. Художники Браз, П. Ф. Смотрицкий. Актёры И. Д. Калугин (Александринка), Б. Глубоковский. В. Ю. Короленко (племянник). В 30-е годы, уже при конце Соловков, здесь побывал и о. Павел Флоренский.