Архив Троцкого (Том 2)
Шрифт:
Вирап. Телеграмма Троцкому. 1 марта
ВИРАП[43] — ТРОЦКОМУ
Алта-Ата, Троцкому, из Тифлиса.
1 марта.
Узнал, что Верный называется Алма-Ата. Подписался на «Заря Востока»[44] для вас. Пламенный привет из Грузии. Вирап, Грибоедовская 13.
Троцкие. Телеграмма Преображенскому. 2 марта
ТРОЦКИЕ — ПРЕОБРАЖЕНСКОМУ
Уральск, Евгению Алексеевичу Преображенскому.
2 марта.
Послал письмо, две открытки. Телеграфируйте, как живете. Привет, Лее, Наталья, Лева
Е. Преображенский. Телеграмма Троцкому. 2 марта
ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ — ТРОЦКОМУ
Алма-Ата, Троцкому, из Уральска.
2 марта.
Получил открытку, ответил заказным [письмом], привет, Евгений
Л. Седое. Телеграмма Вирапу. 3 марта
Л. СЕДОВ — ВИРАПУ
Тифлис, Грибоедовская 13,
3 марта.
Спасибо [за] выписку газеты. Буду [с] интересом следить [за] жизнью Закавказья. Братский привет, Лева
Телеграмма Троцкому. 4 марта
Алма-Ата, Троцкому, из Новосибирска.
4 марта.
Шлем горячий привет. Назначение Мариинск, Минусинск.
Бронштейн, Козловский, Воровская[45]
Лазъко. Телеграмма Троцкому. 4 марта
ЛАЗЬКО[46] — ТРОЦКОМУ
Алма-Ата, Троцкому, из Оренбурга.
4 марта.
Едем из Бутырок в Казахстан, шлем коммунистический привет.
Лазько
А. Седова. Телеграмма Л. Седову. 4 марта
А. СЕДОВА — Л. СЕДОВУ
Алма-Ата, Л. Седову, из Москвы. 4 марта.
Есть сведения [о] серьезной болезни папы. Твои телеграммы подозрительны. Немедленно сообщи подробно состояние. Целую, Аня
Статья "Еще один"[47]. [Начало марта]
«Личные отходы от оппозиции неминуемы в той труднейшей обстановке, в которой оппозиции приходится бороться за дело Ленина»,— так писали большевики-ленинцы в своей платформе накануне XV съезда.
После ренегатства Зиновьева и Каменева на этот же путь измены вступил и Пятаков. В «Правде» появилось его покаянное заявление. Свое покаяние Пятаков начинает с трафаретного (и лицемерного) признания всех ренегатов, пишущих под диктовку Сталина, будто фракционная работа была продуктом злой воли оппозиции. «Фракционная организация и фракционная борьба, привели к такого рода выступлениям, которые явно ослабляли партию как носительницу диктатуры пролетариата. Такие методы борьбы я никоим образом правильными признать не могу». Но ведь Пятакову лучше, чем кому-либо, известна готовность большевиков-ленинцев прекратить фракционную деятельность, если им будет дана возможность защиты ленинской пролетарской линии внутри партии. Что же оставалось делать действительным большевикам, когда официальное руководство партии предпочитало блок с Чан Кайши лозунгу Советов в Китае, блок с Хиксом[48] и Переедем борьбе с оппортунизмом, когда требование борьбы с растущей кулацкой опасностью объявляли перед всей страной желанием ограбить крестьянство, когда указание на необходимость более внимательного отношения к материальным нуждам рабочего класса клеймили как демагогию, когда призыв к борьбе с бюрократией выдавался за критику основ пролетарской диктатуры. Ошибки ЦК усугублялись, увеличивался и зажим внутри партии... Как же обо всем этом «забыл» Пятаков? Фракционные выступления ослабляли партию. Вместо этой бухаринско-сталинской формулировки не мешало бы диалектически поразмыслить — не была бы ослаблена партия еще больше, если бы оппозиция не вела такого наступления, не развернула такой ожесточенной критики линии нынешнего партруководства. Разве это не привело бы к тому, что партия еще более уклонилась от ленинского революционного пути? Все это было ясно Пятакову еще совсем недавно... После XV съезда он ведь подписал заявление четырех (Муралова, Раковского, Радека и Смилги)[49].
Что случилось нового за эти два с половиной месяца, что заставило Пятакова пересмотреть свою прежнюю «установку»? В противоположность Зиновьеву и Каменеву он никаких новых «важнейших фактов партийной политики» не приводит в свое оправдание. Он выдвигает два момента. Первое: для него недопустим разрыв с ВКП. Второе: его «сомнения в том, что политика союза рабочих и крестьян превратится в политику игнорирования классовых различий в деревне (кулак — середняк — бедняк)», оказались ошибочными сомнениями.
Пятаков считает, что перед оппозиционером имеется три пути: 1) вне партии вести политическую борьбу; 2) вне партии прекратить вести политическую борьбу; 3) и вернуться в партию. Второй путь он справедливо отвергает, ибо «такой ответ есть уклонение от ответа и отказ от участия в политической борьбе рабочего класса». Пятаков избирает третий путь. Но от него требуют стать на сталинско-бухаринскую позицию, целиком принять бухаринское схоластическое рассуждение: термидор у нас или диктатура пролетариата. И вот Пятакову сразу стала непонятна оценка, которая неоднократно делалась оппозицией: да, у нас диктатура пролетариата, но она находится под сильным давлением враждебных классовых сил: наряду с революционными мероприятиями проводится и целый ряд мероприятий, идущих вразрез интересам пролетариата; наряду с сохранением мировой революционной роли СССР в политике нынешнего партруководства имеется многое, тормозящее победоносное развитие мировой революции (политика в Китае, в Англо-русском комитете, преследование левых в Коминтерне и т. п.); именно для защиты диктатуры пролетариата, для ее сохранения необходимо активное воздействие оппозиции на партию. Пятаков уже успел забыть, как и он вместе с другими оппозиционерами доказывал, что именно в результате активности оппозиции задерживается сползание нынешнего партруководства с пролетарской позиции; что благодаря оппозиции имеют место короткие левые зигзаги в нашей политике; что левые зигзаги сменяются правым курсом, если не мобилизовать пролетариат на защиту его завоеваний, если не противопоставить дружный пролетарский отпор нажиму термидорианцев на власть и партию.
Конечно, лучше всего этого можно было бы достигнуть внутри партии. И каждый оппозиционер скажет вместе с Пятаковым: «Да, я за то, чтобы вернуться в ряды ВКП в целях участия в общей борьбе и общей работе партии». Но достигается ли эта цель тем, что оппозиционер шельмует свой вчерашний день? Можно ли участвовать нормальным образом «в общей борьбе и общей работе партии», если предварительно признать, что взгляды, правильность которых подтверждается ежедневной жизнью, являются меньшевистскими и контрреволюционными? Нет, нельзя. Нельзя вести правильной линии, фальсифицируя ленинизм, скрывая прошлые ошибки, борясь с оправдавшими себя взглядами оппозиции как с «меньшевистскими» и «контрреволюционными», содержа в тюрьме и ссылке честных пролетариев-оппозиционеров, героев Октября, организаторов советской власти, Красной армии, большевиков-ленинцев. А ведь даже младенцу ясно, что теперь Пятаков делается прямым соучастником сталинско-рыковской расправы с коммунистами. Он сейчас не меньше, чем Сталин и Рыков, отвечает за то, что сотни и сотни оппозиционеров направляются в отдаленнейшие места царской ссылки.
Не присоединяясь прямо к гнусной, лживой легенде о «троцкизме» (ведь он письменно подтвердил, что слышал от Зиновьева и Каменева, как и для чего они ее выдумали), Пятаков все же пишет: «Признание основным законом развития на данном этапе принципа союза рабочих и крестьян есть точно такое же обязательное условие принадлежности к ВКП(б)». Это открытие имеет лишь один смысл: стыдливо признать, что прежняя позиция Пятакова противоречила этому принципу, иначе говоря, что клевета о недооценке Троцким крестьянства правильна. Одним росчерком пера Пятаков пытается вычеркнуть пять лет защиты оппозицией того бесспорного взгляда Ленина, что именно для сохранения союза рабочего класса с крестьянством необходим курс, не допускающий отставания темпа развития промышленности от темпа развития сельского хозяйства. Рост товарного голода в стране и затруднения с хлебозаготовками блестяще доказали правильность экономических предвидений оппозиции. Свои сомнения насчет того, что «политика ЦК превратится в политику игнорирований классовых различий в деревне», Пятаков считает сейчас ошибкой, т. е. другими словами, он считает, что политика ЦК была правильной во всех ее установках (промышленность, не забегай вперед; огонь налево; борьба с оппозицией), а виноват был — он, сомневающийся в непрогрешимости сталинского ЦК. И говорится это в тот момент, когда ЦК фактически сам признался, что он своей политикой воспитал в партии элементы, «не видящие классов в деревне, не понимающие основ нашей классовой политики и пытающиеся вести работу таким образом, чтобы никого не обидеть в деревне, жить в мире с кулаком и вообще сохранить популярность среди «всех слоев» деревни» («Правда» от 15 февраля 1928 г.).
Нужны ли лучшие доказательства правоты оппозиции? Нужны ли лучшие доказательства фарисейской измены Пятакова?
Каждый большевик понимает, что изменение партийной линии не может быть произведено всерьез без признания прежних ошибок, без изменения отношения к оппозиции.
Проводить левую линию при одновременном преследовании тех, кто эту левую линию отстаивал и продолжает отстаивать перед партией, невозможно. Лозунг физического истребления большевиков-леницев есть термидорианский лозунг.
Аресты и ссылки находятся в непримиримом противоречии с объявленным будто бы теперь левым курсом. Термидорианцы остаются в партии и около власти, а большевики-ленинцы — в тюрьмах и в отдаленных ссылках. Одного этого противопоставления достаточно, чтобы вскрыть всю фальшь сталинской «левизны» и пятаковской веры в эту «левизну». Сталин хочет подменить подлинную борьбу масс рабочего класса и партии административно-бюрократическим «всесилием». Пятаков переходит в лагерь тех, кто верит в это всесилие. Так сбывается еще одна оценка Ленина. В своем «Завещании» он сказал, что Пятаков «слишком увлекающийся административной стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе». Заявление Пятакова есть результат длительных переговоров, сговоров, торга. Что дает это заявление Пятакову, Сталину и его аппаратам (ЦК, ЦКК и ГПУ)? Какая выгода им в нем? Не отрицая того, что такое заявление имеет персональное значение, надо признать еще одно громаднейшее значение его: на этом заявлении можно «спекульнуть». Его уже предъявляют во всех учреждениях (ЦК, ГПУ и во всех их местных органах), предлагают подписаться под ним, угрожая в противном случае всеми партийными и гепеускими карами. Таким образом, Пятаков делается знаменем ренегатства, орудием развращения и деморализации партийцев, рискует обратиться в символ, в «пятаковщину». Пятакова, как школьника, разыгрывают в игре внутрипартийной дипломатии такие опытные интриганских дел мастера, как Сталин, Зиновьев, Рыков. Что общего имеет дипломатничание, интриганство, политиканство с правильной классовой политикой?