Архив
Шрифт:
А ведь Суворовы и на самом деле были потомками генералиссимуса, а не плодом воображения Надежды Алексеевны, несколько раз бросавшей ей: «Николенька– Суворов, а кто ты?» «Я Гусева», – не сдержалась однажды она. «Вот!» Елена как-то не придавала этому никакого значения. Но сейчас всё высветилось в новом свете. Вот почему Георгий Николаевич через губу разговаривал с профессором Гориным, когда тот где-то в середине семидесятых покидал навсегда страну. Елена оказалась невольной свидетельницей их разговора. Горин зашел проститься к захворавшему Суворову.
– У меня, Георгий Николаевич, сил больше нет смотреть на эту страну! –
– Что же вы, профессор, хотите, раз все свои силы вы отдали этой стране? – как-то брезгливо произнес Суворов и, пытливо взглянув на Елену, поблагодарил ее за чай.
Почему-то всё узнается тогда, когда поздно что-либо изменить и когда по большому счету уже всё равно. «Жизни всех Суворовых, отданной науке, институту, “железке”,теперь осталось ровно столько, сколько вмещается в моей памяти, да еще в этих коробках и ящиках, которые могут посмотреть, а могут и не посмотреть. Мосты? Тоннели? Высокие мысли? Всё рано или поздно ржавеет и рассыпается. А высокие мысли – они на то и высокие, что с земли их чаще всего не разглядеть…Неужели и от меня когда-то останется лишь несколько тряпок, которые пойдут на то, чтобы стирать ими пыль? А что еще? Этот архив? Память? Право, смешно. Память– пыль. Сотрешь – нет ее, оставишь – задохнешься в ней».
Николай уже в бреду рассказал ей об этом царском дневнике. Она тогда подумала: бред.
Она не зажигала света. Ей на минуту показалось, что в комнате находится и Николай…
V
– Больно? – спросила Софья. Ей самой было больно смотреть на Лавра.
– Разве это больно? – короче, чем обычно, хохотнул Лавр. Правой рукой он зажимал рану на левом плече. Кровь текла по руке, заливала бок.
Софья попыталась оторвать рукав своего платья, но у нее не хватало сил. Лавр зубами надорвал ткань. Софья оторвала рукав и приложила его, морщась, к ране Лавра. В лунном свете он был похож на скульптуру мифического героя. Держась теневой стороны улицы, они тронулись дальше.
– Разве это больно? – повторил, озираясь по сторонам, Лавр. – Вот когда у лошади Александра Васильевича Суворова оторвало ядром морду… И он пеший со шпагой в руке кинулся на янычар. Когда он был сражен картечью в бок чуть ниже сердца… Знаешь, что такое картечь?..Упал без чувств, и его засыпало песком…Когда его отнесли в сторону, и он пришел в себя…
– Как ты можешь говорить так, когда у тебя такое? – в ужасе воскликнула Софья.
Светлый рукав, которым она обмотала плечо Лавра, стал темным.
– Потому и говорю так, – улыбнулся Лавр, скрипнув зубами. – Едва он пришел в себя, тут же собрал остатки войска и увлек их за собой. Пуля пробила ему предплечье, слева. Как у меня. Он стал истекать кровью, благо дело было на море… Вон река…
Они стали спускаться к реке. Лавр шагал вниз размашистым шагом. «Верно, ему совсем дурно, – подумала Софья, – раз не подает мне руки».
– Ему промыли рану, – продолжал говорить Лавр, – перевязали платком. Он тут же сел на лошадь… и поскакал на турок. К концу девятичасового сражения…Александр Васильевич был на грани обморока. Где он брал силы, чтобы… не просто усидеть в седле, а победить…победить силу турок… победить слабость своих войск… победить собственную боль?
Он почти вбежал в воду.
– Не заходи, – не пустил он Софью в реку. – Вода ледяная, простынешь.
Софья зашла, однако, в воду и стала промывать ему ледяной водой рану.
– Как бы не застыла, – озабоченно произнесла она. – Надо чем-то укутать, – она резким движением оторвала второй рукав от платья.
– Ничего, заразы меньше пристанет, – застучал зубами Лавр. – Нет, ты посмотри, задрожал! – хохотнул он. – Это я, Сонечка, наверное, испугался…Шкатулка где?
– Там же, под диваном.
– Под диваном не найдут. Не догадаются. Водки бы где раздобыть, – Суворов стучал зубами. Софья обеспокоенно посмотрела на него, пощупала ему лоб. Лоб его горел.
– Пойдем к моему брату.
Лавр удивленно взглянул на нее:
– Не боишься?
– С тобой, нет.
В доме света не было, все спали. Пришлось долго стучать в дверь. Дверь открылась, появился с лампой Джания. Провел лампой перед собой. Он был в одних кальсонах, которые контрастно белели на его медвежьем теле.
– Заходите, – произнес он по-русски, передал лампу Софье и закричал кому-то вглубь дома.
Лавр зашел первым и без сил опустился на стул. Ему казалось, что пол поехал под ногами, как корабельная палуба. Софья застыла рядом с ним. Вахтанг в дверях, скрестив волосатые руки на волосатой груди, молча смотрел на нее. Со сна в свете лампы он напоминал косматое лесное чудовище. «Какие у него мохнатые брови», – подумала Софья.
Появилась жена Вахтанга с кувшином теплой воды и тазиком. Она принялась хлопотать возле Лавра. В сравнении с мужем она была сущей козочкой. Вахтанг так и называл Веру: «Моя серна». Она приказала мужу (почему-то по-русски)принести йод, ножницы, вату и бинт. Вахтанг тут же принес это, снова выскочил и через минуту зашел с бутылкой водки. Лавр сглотнул слюну. Джания налил полный стакан и протянул Суворову. Лавр в несколько глотков выпил водку как простую воду. Вера сделала ему перевязку, улыбнулась.
– Теперь приляг вот там, – Вахтанг провел Суворова в соседнюю комнатку с маленьким окном, в котором синела ночь.
– Вахтанг, – попросил Лавр. – Пожалуйста, будь с Соней…
Джания перебил:
– Не переживай. Кто старое помянет, тому глаза долой.
– Глаз.
– По-грузински один глаз, что по-русски два глаза.
Лавр пожал здоровой рукой руку Вахтангу. Тот удивился крепости пожатия.
– Набирайся сил, – сказал Джания и вышел, оставив дверь приоткрытой.
Суворов с тревогой прислушивался к обрывкам грузинских и русских слов, звучащих в соседней комнате, но они звучали однотонно и мирно, вязли в шуме и боли, наполнявших его тело и голову. Тревога оставила его, и он вскоре забылся.
Софья с братом наконец-то выяснили отношения. В прошлую встречу Вахтанг только пучил глаза и шипел: «Не приходи больше в наш дом! Прошу тебя, женщина, не приходи!»
– Вахтанг, – спросила Софья, – мне есть место в нашем доме?
Вахтанг подумал и, к ее удивлению, сказал:
– Есть, сестра. Оно там же, где и было всегда. Добро пожаловать в наш дом, – и он поклонился ей, что было совсем уже странно.
– Вахтанг, – сказала Софья. – Я такая же, какой ты меня знал много лет. Не говори больше о том, что я другая. Иллариона нет, но я по-прежнему хозяйка того дома. И на мне лежат кое-какие обязанности, о которых ты совершенно не должен думать.