Архивных сведений не имеется
Шрифт:
– Костя, для меня это темный лес, – помахал тот листком с данными экспресс-анализа. – Что из этого следует?
– Что специалист, изготовивший протез, далеко не молод. И практиковать начал примерно в тридцатые годы – техника обработки и состав говорят об этом.
– Может, ты мне и адресок его подскажешь?
– Может быть… – многозначительно сощурился Мышкин. – Не все сразу.
– Шутишь?
– Только не с тобой, Савин, – и Мышкин выудил из папки очередной печатный лист. – А вот здесь сюрприз, Боря. И масса вопросов.
– Спасибо, Костя, их в этом деле и так хватает.
– Извини, не я их тебе задал… Так вот, при осмотре, весьма тщательном осмотре, подчеркиваю, уже известного тебе портмоне в одном их отделений нами были обнаружены крупинки золотого песка…
– Эка невидаль на Колыме…
– Не иронизируй, Савин. В том-то и дело, что этот песок и есть один из вопросов, на который тебе придется отвечать. А именно: по данным анализа и картотеки в Союзе, а тем более на Колыме, золотоносное месторождение, откуда взят драгметалл, не значится. То-то!
– Ну, удружил! – схватился за голову Савин. – Вот теперь уж точно мне крышка. Седлецкий с меня не слезет, пока я не отыщу это месторождение. Впридачу к стрелку, которого угораздило отправить на тот свет нашего подопечного…
– Не сомневаюсь, всегда рад вам служить, – церемонно склонил голову Мышкин. – Но это еще не все…
– Добивай, изверг, – насторожился Савин.
– Серебряная застежка портмоне имела с внутренней стороны гравировку, которая читается довольно отчетливо, правда, с помощью лупы.
– Что? – почти шепотом спросил Савин.
– И сказал Господь: "Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую я укажу тебе".
– Всего-то… – разочарованно вздохнул Савин.
– Савин, попомнишь меня, в этих словах скрыт какой-то смысл. Возможно, ответ на те вопросы, над которыми ты сейчас ломаешь голову.
– Не преувеличивай, Костя.
– И не думаю… Все дело в том, уважаемый сыщик, что вышеозначенная гравировка выполнена совсем недавно. От силы два-три года назад. С какой стати? Почему с внутренней стороны застежки? Почему церковно-славянским шрифтом?
– Неисповедимы пути твои, Господи. Аминь. Да мало ли кому что в голову взбредет? Конечно, тебе более привычны выражения типа: "Не забуду мать родную", "Дуся плюс Гриня – любовь до гроба" и тому подобное. Не скрою – мне тоже. А если портмоне принадлежало какому-либо священнику или верующему? Вполне возможный вариант…
– Эх, Савин, Савин, недооцениваешь науку. Тогда ответь мне на такой вопрос: почему этот святоша хранил в портмоне пистолет?
– Как… пистолет?
– А вот так. На сафьяновой подкладке мы обнаружили свежее пятно оружейной смазки, а при более детальном исследовании с помощью специальной аппаратуры получили оттиск, который соответствует пистолету неизвестной системы. Уловил?
– Сдаюсь… Все. Добил. Сознаю свои заблуждения. Значит, Богу – богово, а кесарю – кесарево?
– В яблочко, Савин. Так что, Боря, держи бумаги и во-от здесь распишись в получении.
– Это все?
– Пока да.
– Почему – пока?
– Потому что, надеюсь, ты и остальные вещи убитого передашь в наше временное пользование. Авось, что еще сыщется.
– Но вы ведь с ними уже работали.
– Плохо работали, Савин, – нахмурился Мышкин. – Я тут сегодня кое-кого продраил с песочком.
– Небось, Лебедянского?
– А кого же еще? Оболтус! День до вечера – и поминай как звали…
– Да брось ты, Костя, парень молодой, оботрется, гляди, тебя, старичка, обскачет. Не все сразу…
– Не наш он, Боря, случайный попутчик. Попадаются у нас иногда такие. Сам знаешь. Свое дело нужно любить всеми фибрами души, отдаваться ему до конца без каких-либо скидок. А он… Зазвонил телефон.
– Алло! Так точно, товарищ подполковник. Да… Да… У меня. Сейчас? Слушаюсь, – Савин положил трубку и принялся торопливо собирать разбросанные по столу бумаги. – Костя, шеф кличет. И тебя тоже…
6
Ущелье хмурилось морщинистыми скалами, кое-где тронутыми оспинами мха и лишайников. Лишь у порогов, где ручей выплескивал пенные пузыри, скалы раздвигались, и глубокий распадок уходил к дальним сопкам, уже припорошенным первым снегом.
Добротно срубленная избушка с окошком, затянутым хорошо вычиненным сохачьим пузырем, притаилась у входа в распадок, сложенная из обломков дикого камня, выпускала клубы серого дыма – свиваясь в причудливые спирали, дымное облако медленно поднималось к предутреннему небу.
Макар Медов стряпал немудреный завтрак – жарил на сковородке серебристых хариусов. Брызги медвежьего жира щедро кропили камни очага, изредка обжигая руки каюра; он недовольно бормотал что-то по-якутски, лизал языком обожженные места, причмокивая и кряхтя.
Макар все-таки привел своего бородатого товарища в верховья ручья. Привел, получил в подарок заветный винчестер – и не возвратился обратно.
"Моя здесь живи, однако. Твоя помогай, Ладимир". Бородач в душе радовался – лучшего товарища по тайге, чем якут Макар Медов, не сыщешь.
Короткое колымское лето удачи не принесло – золото было рядом, но в руки не давалось. Изредка крохотные крупинки посверкивали на дне промывочного лотка, но это было далеко не то, на что он надеялся. Неужели Сафи-Бориска обманул? Нет, не мог обмануть – сколько вместе таежных троп проложено, сколько раз в глаза голодной смерти заглядывали… Но почему тогда Бориска не явился в условленное место, чтобы вместе отправиться к ручью? Почему месяц ожидал его Владимир в Среднеколымске? И впустую. Уговорил Макара Медова провести в эту глухомань – старательский сезон на Колыме короткий, того и гляди прикроет льдом золотую удачу. Жди тогда месяцев восемь – девять свой фарт, впроголодь – купцы в долг давали неохотно и с такими процентами, что впору в петлю, чем в их кабалу.