Архивы драконов
Шрифт:
Теперь Карамон Маджере был одним из самых уважаемых и любимых людей в Утехе. Но так было не всегда — еще недавно он вызывал отвращение, валяясь пьяный под ногами прохожих и обливаясь жалостливыми слезами. Дети шарахались от него, а люди показывали пальцами. Он не любил себя тогда и не был удивлен, что его никто не любит.
Размышляя о подобных вещах, Карамон направлялся к дому Джасар Латхаузер, расположенному в старой, почти заброшенной части Утехи. Здесь селились в основном бродяги, проходимцы и подозрительные личности. Здания лепились к стволам, гнилые и почерневшие, готовые рухнуть в одно мгновение. Карамон не раз предлагал, чтобы их снесли, а потом построили новые в безопасном месте. Глядя на них, он сделал пометку в уме снова поднять этот вопрос на следующем собрании городского совета.
Он нашел нужный дом, который выглядел чуть крепче других, и постучал в дверь. Никакого ответа, хотя муж Джасар явно был дома. Из щели явственно пахло «гномьей водкой». Вероятно, дрыхнет после вчерашнего. Карамон забарабанил сильнее, но потом понял, что этот способ не поможет, у него самого в голове после пьянки гномы стучали не умолкая. Человек просто не разберет новых звуков.
Дверь была не заперта, даже не имела замка, и Карамон распахнул ее. В нос немедленно ударил запах водки и рвоты, заставив его сморщиться. В единственной комнате лачуги на кровати лицом вниз прямо в одежде лежал человек. Даже солнце, заглядывающее в окно, казалось смущенным, поэтому лучи падали только на ножку кровати, не касаясь спящего.
Карамон развернулся на пятках и отправился к ближайшему колодцу, наполнил ведро ледяной водой, вернулся в дом и опрокинул его над человеком, заставив того подскочить и изумленно захлопать глазами, сплевывая воду и отфыркиваясь.
— Ах ты, гадина! Соображаешь, что делаешь?! — Близорукий, он не мог разглядеть, кто перед ним, и принял Карамона за жену, поэтому замахнулся на него левым кулаком, потому что правого не было — рукав просторной рубашки болтался. — Ты же знаешь; что лучше не будить меня…
— Я не твоя жена! — От раскатов баса Карамона задребезжали треснувшие стекла. — Но можешь попробовать свой удар на мне, Джемел Латхаузер. Только предупреждаю — затем мне придется ответить…
Пораженный мужчина сощурил глаза и нахмурился:
— Что за ерунда… парень… что ты здесь делаешь… запутался…
— Меня зовут Карамон Маджере, а твоя жена работает на меня. Поэтому я и пришел.
— Она сказала, что я ее бью? Проклятая лгунья! В любом случае это не ваше дело…
Джемел встал и покачнулся. Он был грязен и небрит, одежда пестрела заплатами. Но когда-то он был видным парнем, на теле еще виднелись мускулы, хотя над поясом уже нависало брюшко любителя эля. На лице, теперь опухшем и оплывшем, еще выделялся решительный подбородок. И, даже назвав жену лгуньей, он отвел глаза — видимо, прекрасно понимая, во что превратился.
— Твоя жена любит тебя, — начал Карамон.
— Ничего подобного! — зарычал Джемел сквозь похмельный туман. — Она лишь жалеет меня из-за этого… — Он потряс пустым рукавом. — Мне было бы лучше без нее, но она упрямо висит на моей шее…
— Может, стоит избить ее еще пару раз, и тогда наверняка избавишься, — проговорил Карамон. — Послушай, Джемел, я знаю, каково тебе сейчас.
— Откуда тебе знать! — закричал Джемел с такой болью, что Карамон поразился. — Проклятье! У тебе есть обе руки! Как, во имя Богов, ты можешь знать, что я чувствую?! Убирайся вон, ублюдок!
Джемел схватил Карамона за рубашку, словно был способен вытолкать силача наружу. Тот одним движением освободился от его дрожащей руки.
— И все же послушай… — терпеливо начал он.
— Нет, сам слушай! — Джемел изо всех сил пнул Карамона в живот, отчего силач согнулся и отступил на шаг, — Убирайся! Занимайся собственными делами!
Карамон перевел дыхание:
— Ты только что сделал это дело моим…
Он бросился на Джемела. Хоть и с одной рукой, Джемел был значительно моложе, а кроме того, в армии его явно учили драться без оружия. Но Карамон быстро уложил его на лопатки и уже занес кулак для последнего удара, когда увидел слезы на лице противника.
Силач удивленно опустил руку:
— В чем дело?
— Ну, бей же! Бей! Покончи со мной! Бей! — Джемел уже откровенно рыдал, сотрясаясь и всхлипывая.
Карамон ошеломленно поднялся, не зная, что делать с человеком, который ведет себя как ребенок. Он нерешительно потрепал его по плечу, и муж Джасар скривился.
— Моя рука! — сипло закричал Джемел. — Она болит! Как она болит. Я никак не могу унять эту боль!
— Я слишком сильно на тебя навалился, мне очень жаль… — виновато протянул Карамон.
— Да не левая, — сказал Джемел, медленно поднимаясь. — Правая, та, которой я всегда держал меч… Она до сих пор сжимает клинок и ноет так сильно, что я никак не могу ослабить боль…
Карамон безучастно посмотрел на Джемела:
— Но у тебя нет правой руки.
— Могу поклясться, со зрением у тебя все в порядке! — Джемел негодующе посмотрел на него. — Но она продолжает беспокоить меня… Я чувствую ее день и ночь, никак не могу выпустить проклятый меч! Не могу спать. Не могу работать. Скоро я сойду с ума… Я бы обрубил ее, если бы за меня уже не постарались…
Про себя Карамон уже решил, что Джемел свихнулся, и подумал, что это не самый плохой вариант для парня.
— Так ты пьешь… гм… чтобы ослабить боль?
— Ха! — Джемел горько усмехнулся. — Думаешь, помогает? Ничего подобного. Я чувствую боль, сколько бы ни выпил… Но потом я могу уснуть…
— Это не сон, а пьяное забвение. Как ты потерялруку?
— Тебе какое дело? — Джемел снова стал угрюмым. — Так получилось…
Карамон некоторое время размышлял.
— Так, давай приведем тебя в порядок. Когда ты в последний раз хорошо ел, не считая, конечно, выпитой «гномьей водки»?
— Не знаю, — устало ответил Джемел. Он встал и, покачнувшись, едва снова не упал, но ухватился за спинку ветхого стула и сел, закрыв глаза. — Какая разница? Мне жаль, что я ударил тебя, но, если я желаю упиться до смерти, как ты мне помешаешь?
— Тут вопрос с посудой, — пробурчал Карамон, — и с гончаром, решившим построить новый дом…
— Чего? — Джемел уставился на него.
— Да не бери в голову, разберемся позднее. А теперь давай-ка, хорошенько позавтракаем. Мало найдется на свете мужчин, которых бы не вылечила горячая яичница с ветчиной. А пока будешь есть, расскажешь мне о сражении… Знаешь, я тоже немного был солдатом, — добавил он скромно.