Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
Дрезден,
последние дни в Чикаго отмечено несколько случаев применения черной магии. В твои обязанности как уполномоченного по региону входит расследование и выявление виновных. С моей точки зрения, это необходимо сделать безотлагательно. Насколько мне известно, никто пока не в курсе этой ситуации.
Я устало потер глаза. Класс! Опять черная магия в Чикаго. И если только это не какой-нибудь съехавший с катушек тип в черной шляпе, то, скорее всего, еще один мальчишка вроде того, которого только что убили у меня на глазах. Собственно, других вариантов не так и много.
Лично я очень надеялся на первое — на психа… извините, политкорректнее сказать «психически неуравновешенную личность». С таким я худо-бедно справлюсь. Кое-какой опыт имеется.
А вот со вторым — не думаю.
Я убрал письмо в конверт и задумался. Похоже, это лучше оставить между нами с Привратником. Он не стал просить меня прилюдно, он даже Эбинизеру не сказал, что происходит, а значит, я свободен решать, как мне со всем этим справляться. Если бы Мерлин об этом знал и поручил бы мне официально, уж он расстарался бы, чтобы у меня не оставалось ни малейшего выбора в средствах, да и то мне пришлось бы работать под микроскопом.
Привратник доверил мне справиться с тем, что считал неправильным. Тот еще подарочек.
Блин!
Как-то надоедает иногда быть тем парнем, которому положено разрешать неразрешимые ситуации.
Я поднял взгляд и увидел, что Эбинизер, хмурясь, смотрит на меня. Количество морщин на его лице разом удвоилось.
— Что? — спросил я.
— У тебя прическа новая, Хосс? Или еще что-то?
— Э… ничего нового. А что?
— Вид у тебя какой-то такой… — Старый чародей помолчал, обдумывая. — Не такой.
Сердце у меня забилось чуть чаше. Насколько я знал, Эбинизер оставался в неведении о том сознании, что арендовало неиспользованные закоулки моего мозга, и мне очень хотелось, чтобы так продолжалось и дальше. При всей своей репутации этакого магического смутьяна он специализировался на работе с самыми изначальными, самыми разрушительными силами и способностей имел побольше, чем полагали многие в Совете. В общем, я мог ожидать, что он ощутит присутствие поселившегося во мне падшего ангела.
— Ну… да, — сказал я. — На мне плащ людей, которых я большую часть своей жизни избегал. Если не считать этого, и моего увечья, и еще того, что последний год я почти не спал, ничего такого особенного.
— Да уж, ничего, — кивнул Эбинизер. — Как рука?
Каким-то образом я удержался от резкого ответа — типа того, что как была, так и осталась сплошным шрамом, ни дать ни взять оплывшей восковой скульптурой. Пару лет назад я столкнулся с одной вреднозадой тварью, и она сообразила, что моя магическая оборона рассчитана на защиту от кинетической энергии — но не тепловой. Я поплатился за ее знание своей шкурой, когда пара ее безумных рабов начала поливать меня самодельным напалмом. Горючую смесь мой щит остановил, но жар пробил его и изжарил мне руку, которой я этот щит выстраивал.
Я поднял левую, обтянутую перчаткой руку и чуть пошевелил большим, указательным и средним пальцами. Остальные пока не двигались без помощи соседей.
— Осязания в них немного, но стакан пива удержать могу. Или руль. Мой врач заставляет меня играть на гитаре — считает, что так рука быстрее разработается.
— Неплохо придумано, — хмыкнул Эбинизер. — Упражнения полезны для тела, а музыка — для души.
— Ну, не в моем исполнении, — возразил я.
Эбинизер улыбнулся одними губами, потом полез в карман комбинезона, достал часы на цепочке и, нахмурившись, вгляделся в циферблат.
— Пора перекусить, — заявил он. — Ты голоден?
Ничто в его голосе не выдало скрытого подтекста, но я его уловил.
Эбинизер стал моим наставником как раз тогда, когда мне это было нужнее всего. Он обучил меня почти всему, что я полагал достойным изучения. Он держался со мной неизменно щедро, терпеливо, дружески.
И все это время он лгал мне, нарушая все те принципы, которым меня обучал. С одной стороны, он учил меня тому, что значит быть чародеем, тому, как произрастает магия из самых сокровенных убеждений. Тому, что творить с помощью магии зло — хуже, чем преступление, ибо это извращает самый смысл магии. С другой стороны, все это время он служил Черным Посохом Белого Совета — чародеем с лицензией на убийство, на нарушения Законов Магии, на надругательство над лучшим в тех силах, которые он использовал, — и все во имя политической необходимости. Что он и делал. Не раз и не два.
Когда-то я верил Эбинизеру как никому другому. Всю свою жизнь я выстроил на том основании, что заложил он своими уроками: как надо использовать магию, что такое хорошо и что такое плохо. А потом он, можно сказать, наплевал мне в душу. На поверку все его слова оказались ложью, и мне было чертовски больно узнать это. С тех пор прошло два года, и все равно при мысли об этом на меня накатывала тошнота.
Мой старый наставник протягивал мне оливковую ветвь, пытаясь сдвинуть в сторону все то, что стояло между нами. Я понимал, что мне во всех отношениях лучше пойти ему навстречу. Я понимал, что он при всех своих способностях остается человеком, так же подверженным слабостям, как и любой другой. Я знал, что мне стоило бы плюнуть на свою обиду, убрать разделяющие нас барьеры и жить дальше в ладу с ним. Черт, да поступи я так — и это стало бы самым разумным и естественным. Самым правильным, что я мог бы сделать.
Но я не мог.
Слишком больно мне было обо всем этом думать.
Я поднял на него взгляд.
— Что-то аппетит у меня неважный — угроза смерти не слишком способствует.
Он кивнул, принимая вежливый отказ; лицо его по-прежнему было невозмутимым, но мне показалось, что в глазах мелькнуло сожаление. Он молча поднял руку в знак прощания, повернулся и зашагал к старому, побитому фордовскому пикапу, выпущенному, должно быть, еще в годы Великой Депрессии. Я стоял, терзаясь сомнениями. Может, мне стоило сказать ему что-нибудь. Или плюнуть на все и пойти перекусить со стариком.
Впрочем, отказавшись от еды, я не слишком кривил душой. Есть я наверняка не смог бы. Я все еще ощущал на лице горячие капли крови, все еще видел неестественно застывшее тело в расползавшейся по полу багровой луже. Руки у меня снова начали дрожать, и мне пришлось зажмуриться, усилием воли отгоняя от себя эту картину. А потом я сел в машину и постарался уехать подальше.
Мой Голубой Жучок — далеко не спортивная тачка, но гравием из-под колес брызнул, что надо.
Движение на улицах было получше, чем в иные дни, но жара стояла адская, поэтому на первом же светофоре я снова опустил все окна и попытался мыслить ясно.