Арканзасские трапперы

Эмар Густав

Сказав это, дон Рамон одним ударом рассек веревки, которыми были связаны руки сына, надел на лошадь уздечку, вскочил в седло и поскакал назад.

Встав на колени, Рафаэль тревожно прислушивался к стуку лошадиных копыт и следил за темным силуэтом всадника, резко выделявшимся на освещенной луной песчаной равнине. А когда фигура отца его пропала из вида, юноша прижал руки к груди и с отчаянием посмотрел кругом себя.

— О, мама, мама! — воскликнул он и упал без чувств.

Проскакав некоторое время галопом, дон Рамон

невольно и совершенно бессознательно натянул поводья и, когда лошадь пошла тише, стал тревожно прислушиваться, как бы ожидая, что несчастный сын позовет его. Иногда он даже делал движение, чтобы повернуть лошадь, но каждый раз жестокость и гордость, свойственные его расе, одерживали верх, и он продолжал ехать вперед.

Занималась заря, когда дон Рамон подъехал к асиенде.

Две фигуры стояли у ворот, поджидая его. Это были Хесусита и Эусебио. Убитая горем мать стояла неподвижно и казалась статуей отчаяния. Дон Рамон почувствовал к ней жалость и, боясь расспросов, хотел въехать в ворота.

Хесусита бросилась к нему и ухватилась за повод.

— Что сделали вы с моим сыном, дон Рамон? — воскликнула она.

Он не отвечал. Видя страдания жены, он почувствовал мучительные угрызения совести. А что, если он не имел права поступить так жестоко со своим сыном?

Глубоко взволнованная, Хесусита ждала ответа, а муж молча смотрел на нее, с болью замечая те страшные следы, которые горе оставило на этом лице, таком спокойном и ясном всего только несколько часов тому назад.

Она была бледна как смерть; лицо ее осунулось, и какое-то непривычное выражение суровости лежало на нем; воспаленные глаза ввалились и были красны и сухи. Она уже не могла больше плакать. Голос ее прерывался, а грудь судорожно поднималась, как будто ей трудно было дышать.

— Что вы сделали с моим сыном, дон Рамон? — снова спросила она, видя, что он не отвечает.

Дон Рамон нерешительно взглянул на нее и отвернулся.

— О! Вы убили его! — воскликнула она, ломая руки.

— Нет, нет! — отвечал дон Рамон, испуганный ее отчаянием.

Он понял, что ему невозможно уклониться от ответа. Мать требовала отчета о судьбе своего ребенка, и первый раз в своей жизни принужден он был подчиниться ее воле.

— Что сделали вы с ним? — снова спросила она.

— Вы узнаете все позднее, когда успокоитесь, — отвечал он.

— Я спокойна, — возразила Хесусита. — Зачем изображать сострадание, которого в вас нет? Мой сын умер, и вы убили его!

Дон Рамон сошел с лошади.

— Хесусита, — сказал он, взяв жену за руки и с глубокой нежностью смотря на нее. — Клянусь тебе всем, что есть священного в мире, что сын твой жив. Я не убивал его.

Бедная мать на минуту задумалась.

— Я верю вам, сеньор, — сказала она. — Что же вы сделали с ним?

— Что сделал? — нерешительно проговорил дон Рамон. — Ну хорошо, я скажу вам все. Я оставил сына вашего в пустыне; но дал ему

все нужное для того, чтобы не умереть с голоду и защищаться в случае опасности.

Хесусита пошатнулась. Нервная дрожь пробежала у нее по телу.

— Какое великодушие! — насмешливо воскликнула она. — Да, вы поступили очень милосердно с моим сыном, дон Рамон. Вам неприятно было убивать его, и потому вы предоставили это диким зверям и жестоким индейцам. Только они одни и живут в этой пустыне.

— Он виновен! — вполголоса, но твердо отвечал дон Рамон.

— Ребенок никогда не виновен в глазах матери, кормившей его своим молоком!

— горячо возразила Хесусита. — Вы осудили своего сына, сеньор, — я спасу его.

— Что хотите вы делать? — спросил дон Рамон, пораженный ее решительным тоном.

— Какое вам до этого дело? Я исполню свою обязанность так же, как исполнили вы то, что считали своим долгом. Пусть рассудит нас Бог! Настанет час, когда он потребует у вас отчета за кровь вашего сына!

Дон Рамон опустил голову и, побледнев, тихо вошел в дом. Его мучили угрызения совести.

Хесусита молча проводила его глазами.

— Помоги мне, Боже! — воскликнула она, когда он притворил дверь. — Я должна поспеть вовремя.

В сопровождении Эусебио Хесусита подошла к группе деревьев.

Там стояли две оседланные лошади.

Они сели на них.

— Куда поедем мы, сеньора? — спросил дворецкий.

— Искать моего сына, — твердо отвечала она.

Надежда спасти Рафаэля оживила ее: яркий румянец горел у нее на щеках, глаза блестели.

Эусебио отвязал четырех великолепных собак. Он дал им понюхать рубашку Рафаэля, и они с громким лаем побежали вперед. Хесусита и дворецкий радостно переглянулись и поскакали за ними.

Собаки не могли сбиться с дороги. След шел прямо, никуда не сворачивая, и потому они бежали, не останавливаясь ни на минуту.

Когда Хесусита подъехала к тому месту, где дон Рамон оставил Рафаэля, юноши уже не было там. Он исчез!

Полупотухший костер дымился на песке. Должно быть, Рафаэль ушел отсюда не больше часа тому назад.

— Что же нам делать? — спросил Эусебио.

— Ехать дальше! — решительно отвечала Хесусита и поскакала вперед.

Эусебио поехал за ней.

Вечером того же дня страшная суматоха поднялась на асиенде дель-Милагро.

Хесуситы и Эусебио не было нигде: они не вернулись домой.

Дон Рамон отдал приказание садиться на лошадей. Через несколько минут все рабочие и вакерос, с факелами в руках, уже выехали вместе со своим господином на поиски сеньоры и дворецкого.

Так прошла вся ночь.

На заре нашли полуобъеденный труп лошади Хесуситы. На ней не было ни седла, ни уздечки.

Около этого трупа земля была взрыта — видно было, что здесь происходила страшная борьба.

Дон Рамон, потерявший всякую надежду, велел ехать назад.