Арктическая жара
Шрифт:
– Судя по тому, как ты умеешь клеить девушек, подклеить лодку у тебя получится превосходно. А уж я ее потом быстро подкачаю.
– Хорошо. Ты только не подкачай с подкачиванием, – скаламбурил в ответ сержант. Он уже взял в руки технические ножницы и начал вырезать кусок резины, подходящий по размеру для латки. Работа заняла считаные секунды. Латка, щедро промазанная клеем, легла на отверстие. Локис нарочно прижал ее сильнее. Делал он это по привычке, на всякий случай. Хотя с этим клеем никакие особые прижимания не были нужны. Он быстро прихватывался к поверхности. Галченков, не дожидаясь напоминания, принялся подкачивать лодку. За ледяной горой вновь послышался гул мотора. Неизвестный противник возвращался. Александр продолжал качать. Владимир направил автомат в сторону
– Похоже, что это чудо решило обыскать все ледяные укрытия, – сказал Локис.
– Пускай только сунется сюда, – грозно говорил Галченков, будто предупреждал самого неприятеля. – Прямым огнем изрешетим и его самого, и его корыто. Будет одним дырявым чудом в решете больше. Нам терять нечего.
– Согласен. Только давай действовать разумно. Пока не поймем, что лодка идет прямо на нас, стрельбу открывать не будем. Договорились?
– Ты за кого меня принимаешь? – немного возмутился прапорщик. – Это ведь ясно, как дважды два четыре.
– Вот именно поэтому я тебе и говорю. Если лодка будет просто идти рядом, то мы ее не станем трогать. Чтобы дважды два не стало вдруг равняться пяти.
Александр закончил подкачку. Убрав насос в сторону, он взялся за автомат.
Напарники прекратили разговоры. Моторка противника продолжала петлять от расщелины к расщелине. Судя по всему, их впереди имелось весьма изрядное количество. Возникала иллюзорная надежда на то, что врагу просто-напросто надоест рутина безуспешных поисков и он бросит эту затею. Но звук неумолимо приближался. Напряжение заметно нарастало. Сержант и прапорщик синхронно сняли свое оружие с предохранителя. Также практически одновременно передернули на автоматах затвор, досылая патрон в патронник. Тревожное ожидание подошло к своей финальной стадии. Оба были готовы в любую секунду нажать на курок и обрушить на неизвестного злодея автоматный огонь. Шум моторки становился все слышнее и слышнее. Товарищи почти полностью замерли и едва дышали.
Мотор вражеской лодки неожиданно взревел. Десантники чуть вздрогнули. Но нервы не сдали ни у одного, ни у второго. Вражеская лодка резко увеличила скорость и стремительно промчалась мимо их укрытия.
– Ему все-таки надоело рыскать среди этих ледышек, – буквально выдохнул из себя фразу Галченков.
– Или что-то его спугнуло, – предположил Локис.
– Теперь-то мы уж точно этого не узнаем.
– Главное, чтобы он не вернулся. Надоели эти кошки-мышки.
– Согласен, Вова. Но что делать будем?
– Еще минут пять переждем и отправимся продолжать поиски. Нам ведь людей спасать нужно. Ты не забыл об этом, Саша?
– Да не забыл. Но точно так же я не могу забыть, что в нас кто-то стрелял. А мы даже не знаем, кто это был, – пожал плечами прапорщик.
– Когда он нам опять попадется, тогда обязательно узнаем, – в своей манере успокоил товарища сержант.
Они снова замолчали, вслушиваясь в окрестные звуки. Шум моторки противника давно растворился вдалеке и больше не возникал. Десантники переждали оговоренный отрезок времени. Локис ободряюще подмигнул напарнику и завел двигатель лодки. Через полминуты они покинули свое укрытие и отправились по определенному ранее курсу.
16
Наталья Дворецкая резко открыла глаза и безуспешно попыталась подскочить. Воздействие снотворного закончилось. Оно смогло на время успокоить боль, но не застраховало от тревожных снов. Сны измучили женщину. В них она бесконечное число раз возвращалась на исследовательскую базу, и именно в ночь трагедии. Каждый раз это возвращение сопровождалось одним и тем же действием: связист резко выбрасывал ее из мотобота на лед…
Однако сны с горечью неописуемой обиды и слез остались позади. Лаборантка вернулась в явь. Здесь ее ожидали сверлящая боль и новый виток непонимания происходящего. Она осмотрелась по сторонам. Сбоку стояла жестянка с тлеющими остатками ветоши. Глаза никак не могли привыкнуть к полумраку. В глазных яблоках раскатистым эхом пульсировала все та же боль. Она не понимала, да и не пыталась понять, откуда ее болезненные ощущения возникали. Любое усилие мысли порождало дополнительное страдание. Но перестать мыслить совсем она не могла. Женщину пробрал озноб вместе с необъяснимым страхом.
«Дима, ты здесь? Отзовись, если ты здесь…» – простонала она, оставаясь на лежаке. В ответ – почти гробовая тишина. Едва заметный шум исходил от самодельного светильника. Дворецкая заставила себя напрячь слух. Так она сумела разобрать неясные звуки за пределами «постройки». Впрочем, женщина не была в состоянии определить их источник. Слишком далекими и невыразительными они казались. С одинаковым успехом эти звуки могли быть порождены порывами ветра, волнением океанических вод или действиями живых существ. Больная обеспокоилась отсутствием Никитенко. Пусть ей снова и снова представлялось, что связист виновен в ее теперешнем состоянии, однако без него она ощущала себя полностью беспомощной. Да и чего греха таить? Наталья и в самом деле была беспомощной. Любые движения давались ей с большим трудом. Для того чтобы просто поднять руку, ей приходилось превозмогать нарастающую боль.
«Ну, где же он?! Неужели он меня бросил здесь умирать?» – вопрошала лаборантка. Ответов на ее вопросы не находилось. Раненую все больше и больше охватывала паника. Она попыталась лечь на бок, чтобы постепенно начать подниматься. Попытка сопровождалась никуда не исчезающей болью. Бедолага ойкнула и протяжно застонала. Несмотря на мучения, сдаваться она не собиралась. Ей хотелось добраться до выхода из укрытия, чтобы затем оказаться снаружи и оттуда позвать Никитенко. Правда, она все– таки решила отказаться от новых попыток встать на ноги. Стиснув зубы, она повернулась на живот. На какое-то время она замерла. Только тяжелое дыхание было единственным признаком жизни.
Отдохнув, Дворецкая вновь начала двигаться. К ее немалому удивлению, болезненные ощущения прекратили усиливаться. Однако на самом выходе из «постройки» боль вернулась и заставила лаборантку распластаться. Только тогда она поняла, что из раны на голове сочится жидкость. То ли кровь, то ли смесь крови с гноем. У женщины была лишь одна-единственная навязчивая идея – отыскать связиста. Хотя она уже даже не совсем осознавала, зачем тот ей необходим.
Наталья отодвинула два брезентовых занавеса на выходе. Студеный ветер тут же обдал ледяной прохладой ее изможденное лицо. Она отчаянно открывала рот, желая ухватить хоть немного воздуха. Ветер на время утих. Лаборантка лежала на животе прямо на выходе из убежища и жадно дышала. Казалось, что она хочет надышаться свежим воздухом на всю оставшуюся жизнь. Однако за этим занятием от нее не ускользнула главная идея. Дворецкая собралась с силами и крикнула. Точнее – попыталась крикнуть. В действительности изданный ею звук не походил даже на более-менее громкий голос. «Дима! Дима! Дима!» – как заговоренная твердила она, в надежде быть услышанной. Надежда оставалась тщетной. Тогда она в очередной раз собралась с духом и проползла еще немного вперед. Она оказалась на небольшом возвышении, из-за которого ей и пришлось полностью покидать убежище. Только с него можно было достаточно хорошо рассмотреть ближайшие окрестности. Женщина увидела расплывчатую фигуру человека. Зрение ее несколько подводило. Но она была уверена в том, что впереди находится именно Никитенко. Наталья снова попыталась позвать его.
Связист суетливо расхаживал по краю льдины. Казалось, что он чего-то весьма нетерпеливо ожидал. Приглушенный хрипловатый окрик он услышал не сразу. Но, едва сообразив, что лаборантка окликает его, Дмитрий живо направился к постройке.
– Наташа, зачем ты вышла из укрытия? Тебе нельзя делать резких движений. Ты не бережешь себя ни капли, – затараторил он, будто больше всего на свете заботился о ее здоровье.
– Просто я очнулась в темноте. Сильно испугалась. Ведь ты не отзывался. Я подумала, что ты меня бросил здесь одну, – жалостным голосом поясняла она. – Я боюсь оставаться одна. Быть одной – это же так невыносимо. Это так страшно. Одиночество, наверное, страшнее любой болезни. Поклянись, что не бросишь меня. Дай мне честное слово, что не оставишь.