Арлекин
Шрифт:
Арнет была уверена, что я — маркиза де Сад, а Натэниел — моя жертва. Пыталась я ей объяснить, что Натэниел бывает жертвой только тогда, когда сам хочет, но она не поверила. Я была убеждена, что она про меня расскажет другим копам, не жалея черной краски. Жить с двадцатилетним стриптизером, имеющим в детстве приводы за проституцию, и без того не сахар, но самой попасть на сцену, это… ну, нехорошо.
— И насколько же приватный танец она заказала?
— Ревнуешь? — осклабился он.
Я подумала и вынуждена была сказать:
— Кажется,
— Как это мило! — улыбнулся он.
— Ты отвечай про Арнет.
— Она хотела не танца. Она хотела разговора. — Он тоже секунду подумал и уточнил: — О’кей, хотела она танца, и очень, но ей слишком было неловко мне об этом говорить. Мы просто разговаривали.
— О чем?
— Она пыталась уговорить меня признаться, что ты надо мной сексуально извращаешься. Уговорить оставить тебя и спастись.
— Почему ты мне не сказал?
— Ты и так переживала, что Арнет расскажет Зебровски и другим копам о том, что видела. И ты была занята расследованием каких-то кровавых убийств. Я решил, что тебе не нужны лишние переживания, и справился сам.
— Она приходила еще?
Он покачал головой.
— В следующий раз скажи мне, ладно?
— Если хочешь.
— Хочу.
— Она не может про тебя рассказать — боится, как бы ты в ответ не рассказала, что она неровно дышит к твоему бойфренду-стриптизеру. Ей очень не хочется даже перед собой признать: в нашем представлении для нее самым худшим было, что оно ей понравилось.
— Вот уж не подозревала, что у Арнет такие наклонности.
— Она тоже не подозревала.
Я всмотрелась в его лицо. Увидела на нем намек.
— А ну-ка, скажи это вслух — то, что у тебя в глазах читается.
— Больше всего ненавидишь в других то, что не нравится тебе в себе.
— Хм.
— Что такое?
— Примерно то же самое я сегодня думала.
— О чем?
Я качнула головой — в смысле не важно.
— Ты правда думаешь, что Грег и его подружка, услышав мой «сценический псевдоним», не докопаются до связи его с Анитой Блейк?
— Уверен. Они считают тебя стриптизеркой с именем Ники, и этого им достаточно. Ничего они копать не будут.
— Знаешь, странно, но мне как-то не дает покоя: отчего Ники? Отчего именно это имя?
— А про него я знал, что я его не забуду.
— Не забудешь? Почему?
— Потому что я под ним выступал, когда снимался в порнухе.
— Чего? — заморгала я.
— Ники Брэндон — под этим именем я снимался в фильмах.
Я даже не моргнула, а прикрыла глаза — как когда глубоко задумываюсь или слишком поражена, чтобы думать.
— Ты мне дал свой псевдоним из порнографии?
— Половину псевдонима.
Я прямо не знала, что сказать. Лестно мне это или оскорбительно?
— Объявляю эту перебранку прекращенной до тех пор, пока не соображу, о чем именно мы ругаемся.
— Анита, поверь мне, это не перебранка.
— А чего ж я тогда злюсь?
— Давай подумаем. В городе какие-то нехорошие вампиры, на нас воздействующие. Ты терпеть не можешь,
— Я не стесняюсь твоей работы.
— Стесняешься.
Я двинула машину вперед:
— Нет, говорю!
— Тогда в следующий раз, представляя меня своим друзьям, не говори просто «танцовщик». Скажи «исполнитель экзотических танцев».
Я закрыла рот и стала сдавать задним ходом. Да, он прав, я бы так не сделала. И представляла бы его и дальше как танцовщика.
— Ты правда хочешь, чтобы я так тебя представляла?
— Нет, но хочу, чтобы ты не стыдилась того, что я делаю.
— Я не стыжусь ни тебя, ни твоей работы.
— Хорошо, как скажешь.
Но слышно было, что он просто уступает мне победу, а я не права и никакой победы нету. Вот когда он так делает, я терпеть не могу. Просто он вдруг в середине спора перестает спорить, не потому что проиграл, а просто больше не хочет. Ну как ссориться с человеком, который не хочет ссоры? Ответ простой: никак.
А хуже всего, что он был прав. Меня его работа смущала. Не должна была, но смущала. Подростком он был беспризорником, проституткой и наркоманом. С наркотиками он покончил уже четыре года назад. Из «жизни» он вышел, когда ему было шестнадцать. Снимался в порнофильмах, и я это знала, но не пережевывала. Это дело он бросил примерно тогда же, когда перестал зарабатывать проституцией, но тут у меня уверенности не было. Так я же и не спрашивала в открытую? Он — леопард-оборотень, а потому никакую болезнь, передающуюся половым путем, подхватить не может. Ликантропия убивает в теле хозяина любую инфекцию, храня его здоровье. А потому я могла делать вид, что у него не больше половых партнеров, чем мне хочется знать.
Я стояла у светофора напротив пекарни «Сент-Луис Бред компани», когда спросила:
— Хочешь услышать, что сказал мне Жан-Клод про маску?
— Если ты хочешь рассказать.
И голос у него был очень злой.
— Ты прости, но мне иногда бывает неловко говорить о твоей работе…
— Ну, зато ты хотя бы это признала.
Зажегся зеленый, я двинулась вперед. Снегу лежало два дюйма, а все уже забыли, как по нему ездить.
— Ты знаешь, я не люблю признавать, что мне неловко.
— Расскажи, что говорил Жан-Клод.
Я пересказала.
— Значит, они могли прибыть из-за Малькольма и его церкви?
— Могли.
— Мне удивительно, что ты не стала требовать по телефону более развернутых ответов.
— Я не знала, чего эта счастливая пара от нас хочет. Жан-Клод сказал, что опасность нам не грозит, так что я повесила трубку.
— Я не виноват, что они нас узнали.
— Тебя. Они узнали тебя.
— Хорошо, меня. — Он снова начинал злиться.
— Ой, прости, Натэниел. Прости, пожалуйста. Это было нечестно.