Армагеддон был вчера
Шрифт:
— На Сабурку ездили?
— Так точно. Нет там его и отродясь не было. Оставалось поразмыслить. Где еще у нас водятся психи, кроме как на Сабуровой даче, она же психиатрическая храм-лечебница № 15? Водятся они, конечно, везде, но, главным образом, законом не признанные. А вот, так сказать, легальные…
— Районные храм-лечебницы? Центральная неврологическая?
Петров пожал плечами:
— В центральной был, районные сейчас ребята шерстят. Без толку это. Храм-лечебницы тетя Марта, мамка Фимкина, сразу обзвонила… Нема Фимки. И Алика
Вид у бравого жорика был настолько кислый, что я его мысленно пожалела — без всякого на то хотения. Видать, страдает — друзья все-таки! Бедный сержант!
…Я спросила как-то у Петрова: ты зачем надел на шею провод? Ничего Петров не отвечает…
— Ладно, Ричард Родионович. Поднимемся в квартиру к вашему Залесскому.
II. ANDANTE
Голосистый звонок надрывался долго и безнадежно, но за дверью было тихо, будто мы пытались ломиться в склеп. Я поглядела на сержанта, тот в очередной раз пожал плечами,
— Идка должна быть там. Я звонил недавно, она дома была. Выходит, сексапильная лимитчица решила поселиться тут всерьез и надолго. Так гражданину Залесскому и надо! Скоро пропишется, затем явится куча рогатых родичей из деревни с большим деревянным метром — квартиру делить. Чего это я на нее взъелась? Может, завидую? Тьфу, глупость!
— Ключи у вас есть?
Хлопок по карманам, знакомая «ментовская» ухмылка.
— Ключи нам без надобности! Отмычка у меня — фирмовая. Замок только жалко…
— Сейчас! Сейчас!
У замка сегодня удачный день. А гражданка Бах-Целевская таки дома, поскольку именно ее голос доносится из-за двери:
— Иду! Я в ванной была! Сейчас халат накину! Успокоившись по поводу замка, я, решив не тратить времени даром, достала записную книжку. Из-за двери донесся странный шум, словно рухнуло что-то тяжелое. Уж не гражданка ли Бах-Целевская на мыле поскользнулась?
— Вы адрес той бабушки знаете? Что с нами тогда в квартире была? Ее Лоттой зовут.
— Тети Лотты?
Уточнять, кому она бабушка, кому — тетя, не пришлось. Вопль — дикий, отчаянный — на миг лишил меня дара речи. Записная книжка дрогнула, выпала из рук.
— А-а-а-а! Мамочка-а-а-а! Ой, убили-и-и! Ой, спасите-е-е! Петров опомнился первым — ноблес оближ, жорик все-таки. Тускло сверкнула полоска стали, вонзилась в замок.
— Помогите-е-е! Помогите-е-е!
— Дверь открой, дура! — крикнула я, без всякой надежды быть услышанной.
Вопли не стихали. Сержант, негромко матерясь, копался в замке, а я начала приходить в себя. Если вопит — значит, еще не убили. Успеем!
— Есть!
Изнасилованный замок жалко клацнул — и дверь под натиском Петрова покорно распахнулась. Я дернулась вперед, но лапа жорика без всякого почтения к сединам и чинам схватила меня за ворот пальто и отшвырнула в сторону, словно котенка.
— Стоять! Я первый!
В руке его уже был пистолет, и я беззвучно поклялась: выживу, отправлю наглеца в изолятор. Пустую кобуру
III. PRESTO
…На полу в прихожей — сиротливая лужица; чуть дальше — мокрые следы. Похоже, гражданка Бах-Целевская шла к двери, шла и…
— Сюда! Сюда! Ой, лышенько!
Ага! Прямо! Стеклянная дверь, за ней — комната с диваном, на котором Алик-алкаш возлегать изволили. Сержант уже там. Сейчас выстрелит… Нет, обошлось!
— Эра Игнатьевна! Скорее!
Если «скорее», значит, стрельбы не будет. Я автоматически расстегиваю пальто, перешагиваю порог.
Батюшки-светы!
На этот раз действительно «батюшки» и вполне «светы». Знакомый до омерзения запах. Его ни с чем не спутаешь — кровь. Да, кровь — на полу, на диване, на расстегнутом японском халате гражданки Идочки. У меня под ногами — тоже кровь. Хорошо еще туфельки на шпильках не успела надеть, как в прошлый раз. Теперь ни к чему. Сержант Петров не оценит, и дурочка Идочка не оценит, и гражданин Залесский Олег Авраамович тоже.
Гражданин Залесский Олег Авраамович бревном лежит на ковре и, судя по обилию крови, в помощи едва ли нуждается. Лица не узнать — даже веки измазаны красным. Где же рана? Впрочем, это пока не важно, в морге разберутся. Артерию перебили? Да, похоже.
Растерянный (таким я его еще не видела) Петров что-то бормочет, склонившись над телом; гражданка Бах-Целевская, устав вопить, сползает в кресло. Все ясно, единственный уцелевший мужик — это я.
— Гражданка Бах-Целевская, проверьте пульс;
— Я? — в круглых коровьих глазах плавает ужас.
— Ты же медсестра, дура гребаная!
Кажется, помогло. Идочка, подергивая нижней губой, вступает в лужу крови, наклоняется. Бесполезно, но надо установить факт. Я гляжу на часы — 13.30. Ровно. Пригодится для протокола.
— Жив! Он жив! Жив!!!
Теперь гражданка Бах-Целевская вопит втрое громче прежнего. Петров бросается вперед, склоняется над тем страшным, что лежит на ковре.
— Алик! Алька! Это я, Ритка! Не помирай! Я сейчас! Сейчас! Он — сейчас! По-моему, телефон в соседней комнате. Я поворачиваюсь…
Грохот — точно по подъездной лестнице пустили каток. Огромный каток — и совсем близко. Совсем близко, за входной дверью. Черт, дьявол, мы же ее не закрыли!
Я бросаюсь вперед, дверь распахивается, в проем лезет бородатая рожа кента.
— Падай, дура! Падай! — доносится сзади рев Петрова. — Падай! Стреляю! Дура — это я.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ШАМАН ИЗ ШАЛМАНА,
или Разве я сторож брату своему?
Воскресенье, пятнадцатое Февраля
Двадцать три Насреддина, не считая чукчи * Литургия Валька-матюгальника * Субъективный идеализм папуасов-киваи * Крупный рогатый скот * У меня зазвонил телефон