Армия Гутэнтака
Шрифт:
– И где все происходит?
– Время действия 17 октября 1998 года, событие творится в России, - с наслаждением объяснил Гутэнтак.
– Лучше не придумаешь.
– Учитывая, что мы живем в эту осень и в этом чудесном месте, то у тебя совершенно ирреальный мир. Я поздравляю.
Миша клоунски раскланялся.
– Видишь ли я, я беру не наш мир.
– Что же там сейчас: пятилетки, колхозы, ЦК КПСС?
– Не совсем, кое-какие реформы происходили даже у них. Так себе, разная чушь: замена социализма на капитализм, введение либеральных норм, частная собственность, свобода печати. Нет, конечно, это не ерунда, это очень сильно, в нашем мире все тоже начиналось с этого. Но конечно, это малоинтересно рядом с теми вещами, которые параллельно начали твориться у нас.
– У ты описываешь эту либерал-фантастику?
– Нет, - ответил Гутэнтак.
– Такая задача была бы слишком простой, такой сюжет пользован. Почитай книги, там такого мусора завались. Я занимаюсь чуть более интересным - как ни странно, я описываю наш мир. Действие происходит здесь. Однако главный герой находится все-таки там, в либерал-фантастике.
– Кто он?
– Слава богу, я не имею о нем понятия. В этот ирреальность номер два. Он может быть кто угодно, в тексте он все равно ни разу не появляется. Появляется только его сознание. Оно занимается тем, что в меру скромных возможностей пытается описать наш мир. Два нюанса: возможности действительно средние, вряд ли там талант Набокова или Джойса, однако его представление о нашем мире такое же совершенное, как у тебя или у меня. Как будто он днем обретается у себя, а ночами заглядывает к нам и все видит. И вот он хочет на конечном участке текста описать бесконечные нюансы нашего мира. Представление-то полное, но текст, в отличие от мира, всегда конечен. И вот он пишет, в меру скромных возможностей. Пытается передать наш мир, у него не получается, он стонет, скрипит зубами, но он пытается - невзирая на уровень, он все-таки художник. И вот текст, который он может выжать из себя, и есть мой текст, без единой правки и дополнения от себя. Посмотри.
В белом окне возникли черные буковки.
– Оформи его, Миша, - предложил Гутэнтак.
– Лады.
Он углубился в чтение, бил по клавиатуре и усмехнулся с каждой страницей:
– Правдивое жизнеописание Михаила Шаунова и Йозефа Меншикова?
– Да, - ответил Гутэнтак.
– Все как есть, чистейший и зануднейший реализм, мне лишь кое-что пришлось сочинить. Например, твое выступление на профсоюзном съезде: я не знаю толком этих людей, но почему-то вижу их вот такими. Только непонятно, где ставить точку. Видишь ли, всегда встает вопрос конца текста. Всегда можно добавить еще одну сцену, а в любой сцене дописать еще одну фразу. Нет места, где бы этого нельзя было сделать. Написав миллион страниц, ты не запретишь себе миллион первую. Еще одно - это какое-то проклятие, вечная головная боль. Это самая большая проблема в литературе, точнее сказать, в литературной технике: где ставить точку?
Вдвоем они выбежали под дождь. Шли медленно, стараясь наступить в большие и полноводные лужи. Прохожие обходили их стороной.
– Давай моя фраза будет последней, - предложил Миша.
– Это будет какая-нибудь историческая фраза, сейчас скажу. Это будет умное и философское изречение. Крокодил - друг человека. Пойдет?