Аромат жасмина
Шрифт:
Элиза страдальчески вздохнула и небрежно пихнула букет в вазу, не заботясь о том, что несколько цветков упало на стол, а остальные попросту скособочились.
– Ты считаешь, что в таком виде лилии будут выглядеть отлично? – Ауленберг возмутился до глубины души.
Фридрих с решительным видом вытащил цветы из вазы, но тут же принялся неуверенно крутить их в руках. Поймав насмешливый взгляд девушки, Ауленберг сердито нахмурился. Он не понимал, что собирается делать с букетом.
А Элиза смотрела не на цветы, а на руки Фридриха. Его длинные, изящные пальцы так ласково перебирали тонкие стебли, что девушка почувствовала легкую зависть к лилиям и странное
– Есть определенные правила для составления букетов, которые учат красоте и порядку. Только тогда цветы радуют глаз и поднимают настроение, – назидательно объяснила девушка и провела рукой по безукоризненно составленному букету.
Фридрих с удовольствием взглянул на творение ее рук, но тут же заметил:
– В природе цветы растут привольно, а смотреть на них не менее приятно. И точно так же существуют люди, которые не вписываются в общепринятые рамки приличий, но от этого не становятся хуже. – Он наклонился к девушке и с придыханием прошептал ей на ушко: – Глупые правила придумало наше смешное общество. Но кто может в точности знать – что прилично, а что неприлично?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – запинаясь, пробормотала Элиза. От близости мужчины ее бросило в жар.
– О лицемерии. О том, как глупо выглядит женщина, отказывающаяся принять помощь от незнакомого мужчины только потому, что это не принято. А также о том, что нельзя вести беседу с человеком, который сидит рядом с тобой в кафе, по той глупой причине, что вы друг другу не представлены. И Боже упаси поцеловать руку даме после танца! С этого момента девушка будет считать себя навек опозоренной, если вы на ней не женитесь, – в словах Фридриха невольно зазвучала горечь. – Похоже, что главная цель правил – заставить людей презирать и поливать грязью друг друга. А если убрать все эти правила, то наши достопочтенные господа невыносимо заскучают. Ведь сразу же исчезнут причины скандалов и сплетен, а наш свет больше всего на свете обожает перемывать косточки ближних своих.
Элиза задумчиво слушала барона. Совершенно неожиданно Ауленберг открылся ей совсем с другой стороны, и девушка даже ощутила жалость к нему. Неужели он, такой элегантный и обаятельный, гордый и независимый, настолько беззащитен – перед всевидящим оком высшего света, что вынужден подчиняться глупым условностям?..
Не поднимая на барона глаз, девушка тихо спросила:
– Если вы протестуете против правил, то почему хотели услышать от меня нечто гадкое о мужчине, который проявил ко мне участие? Он настолько плох, по вашему мнению?
Ауленберг вздрогнул, не ожидая, что Элиза вернется к истории их знакомства и захочет узнать ее причину.
– Я считаю, что каждый человек должен решать сам, каким ему быть: плохим или хорошим, вором и развратником или добропорядочным семьянином. И никто не смеет указывать другим, как им надлежит жить, – медленно проговорил он, пытаясь избежать ненужных подробностей. – Милейший граф Геренштадт считается непогрешимым праведником, все вокруг восторгаются им и пытаются корчить из себя таких же ханжей и святош. Но кое-кто считает, что Вильгельм – банальный лицемер, новоявленный Тартюф, который ратует за нравственный образ жизни, а ночью охотится за доверчивыми шлюшками.
Слушая его запальчивые слова, Элиза припомнила благородное лицо графа, его добрые глаза, трогательную речь… Девушка была убеждена, что этот человек искренне хотел помочь попавшей в беду незнакомой девушке. Неужели то, что говорит сейчас Фридрих, правда? Элиза не хотела в это верить.
– И вы один из тех, кто пытается доказать порочность графа? Но почему вы не допускаете мысли, что граф Геренштадт вовсе не лицемер? Быть может, он действительно пытается помочь падшим женщинам?
– Что ты можешь знать о падших женщинах! – пробурчал Ауленберг, задетый ее фразой.
Элиза покраснела.
– Так уж случилось, что я кое-что знаю об их жизни, – заявила она и вызывающе посмотрела на него. – Эти несчастные живут очень трудно и уныло. Лица их измождены, а здоровье подорвано, они рано стареют и чаще всего умирают в глубокой нищете. – Заметив на лице барона удивление, девушка подошла к окну и, присев на подоконник, поведала грустную историю: – Пансион, в котором я училась, располагался возле женского монастыря. И в этой обители устроили детский приют. Мы помогали монахиням ухаживать за детьми, и я имела возможность разговаривать с несчастными матерями этих малюток. Они изредка навещали своих малышей, и для этого им приходилось идти пешком из дальних городов… Они рассказывали о своих судьбах такими безжизненными голосами, что у меня слезы наворачивались на глаза… – Элиза с трудом справилась с волнением. – Они даже не знали, от кого родили детей! А вы говорите, что я ничего не знаю о падших женщинах! – в глазах девушки заблестели слезы, но она уже не могла прервать свой рассказ. – Мне жаль их. А еще больше – ни в чем не повинных детей. Мы учили малышей говорить и ходить, читали им сказки и разучивали стихи, а со старшими занимались грамматикой и арифметикой, учили девочек шить и вышивать. Мне было тяжело расставаться с ними. Не понимаю, как могли так поступить их матери? Я бы никогда не бросила своего ребенка…
Элиза с трудом сдерживала рыдания, а Фридрих растерянно смотрел на нее, не зная, как утешить девушку, горюющую по такому щекотливому поводу. Несколько минут оба молчали. Пытаясь отвлечь Элизу от грустных мыслей, Ауленберг с невозмутимым видом поинтересовался:
– И после этого ты еще говоришь, что лишена сентиментальности?
– Причем здесь это?.. – шмыгнув носом, сказала она и тут же перешла в нападение: – Лучше объясните: почему вы все-таки согласились изображать моего любовника?
Фридрих поспешно отвел глаза и, пытаясь скрыть замешательство, принялся сдувать с манжет невидимые пылинки.
– Мы с тобой заключили сделку, – сердито проговорил он и раздраженно заметил: – Я согласился тебе помочь, а ты обещала выполнить одно мое желание. Если, конечно, мне когда-нибудь удастся вытащить тебя из этого дома, – добавил он и с досадой окинул взглядом апартаменты Элизы.
Промокнув слезы платочком, девушка глубоко вздохнула и неожиданно извинилась:
– Простите, что я нагнала на вас тоску. Полагаю, мне следует вас чем-нибудь развлечь. Быть может, сыграем в шахматы? – она указала на стоящий в отдалении шахматный столик с фигурками из слоновой кости.
– Я нахожу это занятие довольно скучным, – пробормотал он со страдальческим видом.
– Жаль, – сокрушенно покачала головой девушка. – На мой взгляд, эта игра довольно занятна.
– Знаешь… – в глазах Фридриха блеснуло озорство, – может, лучше раскинем карты? Если они, конечно, у тебя имеются. – Увидев, что девушка растерянно кивнула головой, он предложил: – А ставку назначит каждый свою. Я выполню любое твое условие, а ты сделаешь то, что придется мне по душе. Идет? – Заметив настороженность девушки, он быстро добавил: – Все в пределах разумного, конечно.