Аромат желания
Шрифт:
Возможно, ей следовало бы дать ему взбучку, надавать пощечин, наконец. Но ведь в их семье не было принято такое. Все достигалось путем переговоров… Однако как можно вести переговоры на такие темы? Вот и получалось, что эта сфера развития сына была как бы неприкасаемой, стыдной и что если его непохожесть в мальчиковом возрасте делала мать счастливой, то в подростковом и юношеском вызывала страх и ужас.
Потом были еще эпизоды, но бог миловал нездорового Женечку, и ни разу нити следствия уголовного дела, связанного с изнасилованием и убийствами молодых девушек и женщин, не приводили в их дом. Возможно, в этих делах, не связанных с непосредственными преступлениями, и проявлялась его гениальность: в способности обеспечить себе алиби, и даже
Потом в жизни сына произошел психологический перелом, настолько благотворно подействовавший на него, что мать решила уже, что сын избавился, наконец, от снедавшей его душевной болезни. Но разве могла она тогда предположить, чем все это закончится?!.
… Вот и сейчас он тоже собирается туда, в неизвестность, в свой кошмар, вооружившись обидой, тяжестью униженности, неуверенностью в себе, нестерпимой душевной болью. И от него сильно пахнет теперь уже дорогими мужскими духами. И она знала, кто обидел его, – это она, Лиля. А ведь она просила ее, умоляла, чтобы их разрыв произошел как можно мягче. Неужели он идет к ней, чтобы убить ее? Изнасиловать и убить? Надо же предупредить, что-то сделать…
Стоило Жене уйти, как мать вышла из дома, зашла в телефонную будку и позвонила Лиле:
– Лиля? Это я…
– Я вас узнала, – услышала она недовольный голос Лили. – Что вам теперь от меня надо? Я ему все объяснила на пальцах. Сказала, что выхожу замуж. И что мой будущий муж не одобряет наших встреч.
– Лилечка, подождите… Главное – не отключайте телефон. Мне кажется, что Женя пошел к вам. Вы бы подстраховались, чтобы дома кто-то еще был… Он настроен очень агрессивно.
Не могла же она сказать ей, что он может ее убить!
– Скандалить, что ли, идет? Ну и пусть. Я тут не одна. У меня тут хорошая компания – моя кухарка, домработница, а сейчас еще и жених придет… Думаю, что Женя и сам все поймет. Что уж вы так переживаете за него?
Вот и слава богу, подумала мать и перекрестилась. Хорошо, что она не одна.
– Не знаю… просто я мать, я всегда буду переживать за него. К тому же я знаю, что он вас любит, и в то же самое время я сама, вот видите, к вам пришла и попросила вас порвать с ним. Получается, я сама подговорила вас причинить ему боль…
– Послушайте, вы меня утомили…
Она грубо прервала разговор и отключила телефон.
Теперь уже от матери ничего не зависело. И если Женя что-то задумал, он обязательно это совершит. Не сегодня, так завтра…
Мать подошла к окну. Был октябрь, шел дождь, и от навалившейся тоски и безысходности, от страха и отчаяния было совершенно некуда спрятаться.
ГЛАВА 22
Подружка Вадима, танцовщица Светлана Баксанова, жила в доме здесь же, в самом сердце города, на проспекте Кирова, в двух шагах от своего кабаре, в котором работала. Глаша знала эти старые купеческие квартиры, которые с приходом советской власти были превращены в жуткие густые коммуналки и сейчас, спустя век, выкупленные помешанными на старинной архитектуре и престижности чиновниками и бизнесменами, снова возвращены к прежним своим человеческим размерам и отреставрированы, преображены в дорогое, комфортное жилье. То, что дорогая танцовщица купила одну из квартир в таком вот особняке, Глаша никогда бы не поверила, а потому, стоя под дверью, обитой настоящей кожей с золоченой отреставрированной табличкой «Доктор по внутренним болезням», была уверена, что жилье Светлана все же снимает. Она позвонила, но дверь ей долго не открывали. Тогда Глаша достала из сумочки круглую металлическую пудреницу и постучала ею по табличке.
– Ну, кто там еще? – почти сразу же послышался недовольный женский голос, затем наступила тишина, и Глаша поняла, что ее разглядывают в глазок.
– Я из прокуратуры, – сказала она тихо, но достаточно сурово, внушительно, чтобы привести в чувства не желавшую впускать ее в свой мир танцовщицу.
Дверь сразу же загрохотала многочисленными замками, распахнулась, и на Глашу хлынул крепкий цитрусовый запах. Он исходил от большого, свежеразрезаного лимона, который держала в одной руке худенькая молодая женщина, закутанная в белую, крупной вязки, шерстяную шаль. Очень интересно было взглянуть на особу, из-за которой медленно, но верно сходил с ума Вадим Савельев, бросивший ради нее прекрасную Олю Болотникову и теперь изменявший с ней же своей отчаянно беременной жене Наташе. Очень красивая голова с аккуратной, украшенной крупными естественными локонами прической. Шатенка с белоснежной, чуть подрумяненной нежной кожей.
– Из прокуратуры? Вы? И что же понадобилось господам из прокуратуры от бедной танцовщицы? – Голос у нее оказался намного ниже и грубее, чем это можно было предположить. А еще в нем чувствовалась такая сила и уверенность, граничившая с природным хамством, что Глаше сразу стало понятно, что Вадим не лгал, когда рассказывал об этой женщине. Такая точно не станет голодать и найдет способ, как выудить у богатых сладострастников деньги, драгоценности, а то и квартиры… Очень сильная и волевая личность, несмотря на свой молодой возраст. Ну просто маленькая хищная акула! И не восхищаться ей действительно было невозможно. Она была не просто красива, а дерзко красива, вызывающе, провокационно.
– Мне надо поговорить с вами по поводу одного дела… Уверена, что вы не имеете к этим убийствам никакого отношения, но вы могли быть свидетельницей… – Глафира заинтриговывала и успокаивала Баксанову одновременно.
– Убийствам? Очень интересно… – Она как-то криво улыбнулась, блеснув ровными зубками. – Убийства… Да, это очень интересно. Входите, не стойте. Хотите выпить?
Оказавшись в самом теплом и уютном месте квартиры – в просторной кухне, где все было белым или золотым, сидя за круглым огромным столом и грея ладони о пузатую большую чашку мейсенского фарфора с чаем, Глаша, готовясь к своему первому вопросу, не отрываясь разглядывала Светлану. Вот на самом деле она и сама напоминала ей своей хрупкостью и красотой фарфоровую мейсенскую фигурку – такую немного уставшую танцовщицу во всем белом, изящную и немного приторную. Вероятно, думалось ей тогда, именно этот скрытый от глаз мощный контраст между внешней ангельской оболочкой и внутренним содержанием, замешанным на силе, хамоватости и распущенности, и привлекает к ней мужчин. И еще подумалось, что дело, которое ее сюда привело, скорее всего, конечно же, не имеет к ней никакого отношения. И что такая женщина, как Светлана, не нуждается в том, чтобы тешить свою душу чужой бедой, трагедией, и что не могла она послать одного из своих поклонников насиловать и избивать бывшую возлюбленную явно поднадоевшего ей любовника Вадима. Однако проверить все равно надо было и заодно узнать, что она сама думает по этому поводу. Может, подкинет свежую идею?
Глаше было трудно признаться даже себе, что она неожиданно увидела в этой женщине человека умного, неординарного и даже обладающего определенной властью. Иначе она не жила бы сейчас в такой квартире, не пила чай из мейсенского фарфора и не выглядела бы такой спокойной и уверенной. Однако что же ее, такую богатую и независимую, заставляло танцевать в кабаре?
– Светлана, я пришла к вам по одному довольно щекотливому делу, но мой визит, прямо скажу, не официальный… И я обманула вас, – Глафира решила, что Баксанову обманывать – себе дороже обойдется, все равно она потом все узнает и поймет, что Глафира не из прокуратуры, а потому решила сразу представиться: – Я – помощница адвоката Елизаветы Травиной, Глафира Кифер.
– Да, я узнала вас. – Ее лицо на миг словно окаменело, и только дежурная и какая-то мертвая улыбка появилась на губах. – Только ждала, когда же вы прекратите этот спектакль. Вы с Елизаветой Сергеевной – медийные, так сказать, лица. Ваши фотографии время от времени мелькают на страницах местных газет… Лиза помогла многим моим знакомым избежать петли. Вы понимаете, о чем я. И вы, ее правая рука, помогаете в ее делах, за что мы все вам очень благодарны. А потому если смогу быть вам полезной чем-то в вашем очередном деле, то буду рада помочь. Так что привело вас ко мне, скромной танцовщице кабаре?