Шрифт:
Фернас Генрих Карлович
В марте 1944 года Смоленское артиллерийское училище, которое в то время находилось в городе Ирбите Свердловской области, произвело очередной выпуск офицеров – на этот раз младших лейтенантов. Весь выпуск эшелоном, в теплушках, был доставлен в Москву, откуда разлетелся по военным дорогам. Одна теплушка – в ней нас было 24 человека – благополучно, несмотря на бомбежки в пути, добралась до Гомеля, где размещался штаб 1-го Белорусского фронта. Молодые младшие лейтенанты, в основном не нюхавшие пороха, бывшие выпускники десятого класса с Урала, с трепетом ожидали назначения в боевые части.
Перед тем как выехать в действующую
В Гомеле мы пробыли двое суток. Город был сильно разрушен, и это действовало на нас удручающе.
Все мы были занесены в список по алфавиту и разбиты на пятерки. Мы – Иван Тепляков, Федор Хохряков, Александр Шмелев и я – замыкали список, не набрав даже пятерки. Когда очередь дошла до нас, то услышали: «Ну а этих – в Резерв Главного Командования». Мы разом зароптали: дескать, направьте нас тоже в боевые части. На что получили ответ: «Вы и приехали на фронт, а не к теще на блины». Как выяснилось, мы были назначены в 1071-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк резерва Главного Командования. Старшим назначили Шмелева, он еще до училища был сержантом в разведке и, кроме того, был старше нас по возрасту.
Не помню, какой дали нам маршрут, тем более, что пакет был у Шмелева, но добирались мы до части довольно долго. С трудом узнали, что наш полк находится на Быховском плацдарме. Переправились в районе Ново-Быхова через Днепр на правый берег и, ориентируясь по реке, бодро зашагали на север в направлении Ново-Быхова.
6 апреля мы оказались в окрестностях деревни Камаричи. Был ясный солнечный день, вокруг – тихо, безлюдно и спокойно. Пение жаворонков настраивало на благодушие, и мы совершенно позабыли о бдительности. Вошли в деревню, надеясь найти штаб части. Ходили от дома к дому, если их можно было так назвать – целых строений не осталось. Самое удивительное, что мы никак не могли никого спросить – изредка показывались люди и сразу же исчезали. Ну, ладно, мы-то впервые попали на фронт, но и Шмелев, наш ведущий, бывший разведчик, тоже «потерял голову».
Нам надоела эта «игра в прятки», и мы решили перекусить остатками сухого пайка. Остановились около развалин хатки, расположились на виду находившейся впереди деревни (позже мы узнали, что это Лудчица, передний край обороны противника). Между деревнями, ближе к Днепру, лежала болотистая местность, листья кустарника только-только распускались, левее – обширное поле, дальше – заросли молодого сосняка и сплошной лесной массив.
Не успели мы как следует расположиться, как к нам подбежал сержант и на повышенных тонах предложил убраться подобру-поздорову куда-нибудь в другое место, ибо Камаричи хорошо просматриваются противником, и вот-вот начнется артналет. Мы быстро спустились в лощину. Не отошли и на километр, как над нами что-то завыло, от неожиданности мы присели и замерли. У дома, где мы были несколько минут назад, поднялся столб земли. Переглянувшись, поняли, что попали наконец на фронт. Минут двадцать немцы обрабатывали снарядами тот участок, где мы собирались перекусить. До нас дошло, что мы были на краю гибели, осознали, какую беду навлекли на тех, кто оставался в том районе. Этот день запомнился на всю жизнь. Понуро опустив головы, добрались до штаба полка. Бесследно испарилось все наше приподнятое весеннее настроение, ожидали порядочную нахлобучку от командира полка. Но нас удивило и обрадовало хорошее настроение в штабе при нашем появлении – ведь пришло пополнение офицеров! Но тут раздался телефонный звонок, все в землянке притихли. Звонивший говорил громко, был разгневан, а командир полка через щель в занавеске все поглядывал на нас. Потом вышел к нам – широкоплечий, высокий, с зычным голосом, и стал нас внимательно разглядывать, всех по очереди, с ног до головы и обратно. Тут возобновился артобстрел, мы молчали и потом услышали: «Ну, что, вояки? Долго вы же добирались, небось не очень-то торопились!» Шмелев попытался что-то сказать, но комполка, резко махнув рукой, прервал его: «Вот, полюбуйтесь на этих гусаров. Надо же иметь такое нахальство! Под носом у фрицев устроили пикник. Да, обозлили вы их не на шутку! Давненько они нас так не обрабатывали».
Вой пролетающих снарядов стал заглушать его слова, доносилось громыханье разрывов, содрогалась земля, обстрел шел по площадям. Командир полка выругался: «Кондрашка, что ли, их хватила?» Затем уже в снисходительном тоне обратился к нам: «Впредь будет наука. Фронт есть фронт, здесь шутки плохи. Без причины на рожон не лезь, без дела не высовывайся… Ничего, наши корректировщики кое-что засекут, так что ваше лихачество без пользы не останется». Пронесло!
Все мы были определены командирами взводов. Я с Хохряковым оказался в 3-й батарее, которой с недавней поры командовал армянин лейтенант Оганес Варткезович Габриелян. Принял он нас хорошо. Огневая позиция батареи находилась метрах в 150–200 от переднего края. Ночью можно было наблюдать, как трассирующие ленты пуль, словно паутина, опутывали всю передовую. Перед нами видны были окраины деревни Лудчицы, за которой располагался Быхов.
Мой однокашник по училищу Федор Хохряков, уроженец Пермской области, Кунгурского района, русак до кончиков волос, назначенный командиром 2-го огневого взвода, разместился в землянке командира 3-го орудия, Алексея Алексеевича Дижи. Нам здорово повезло: попали в семью обстрелянных фронтовиков; на вооружении имели 76-миллиметровые пушки ЗИС-З, которые хорошо поражали цели и прямой наводкой, и с закрытых позиций, что в дальнейшем подтверждалось неоднократно; и, наконец, для перевозки пушек у нас были американские машины марки «Додж» и «Студебеккер».
Как оказалось, в начале боя первым выстрелом Налдин сумел подбить «фердинанд», который, на наше счастье, развернулся и перекрыл всю дорогу, а по болоту в темноте не поскачешь. Стреляли мы почти в упор, и эффект получался большой. Немцы как залегали от выстрелов артиллеристов, так и не поднимались до нашего отхода. А когда они после нас влезли в деревню – наткнулись на стрелковый заслон и стали «пачками» сдаваться в плен. За этот бой Налдин и Дижа были представлены к ордену Славы 2-й степени. Представили к наградам и нас с Хохряковым. На партийном собрании приняли кандидатами в члены ВКП(б), а приказом по 1-му Белорусскому фронту нам присвоили очередное звание – «лейтенант». Но я об этом узнал после госпиталя, в другой части, там же мне вручили за этот бой медаль «За отвагу», а Хохряков так и не услышал об этом приказе: под Брестом он погиб смертью храбрых, и ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Это был наш первый бой, своего рода пропуск во фронтовую семью. Отношение к нам стало совершенно другим, это я прежде всего почувствовал со стороны Налдина.
Под Сычковом погибших не было, но без раненых не обходится ни один бой. Комбат поручил мне отвезти их в госпиталь в Осиповичи, и там я попрощался со своим командиром орудия Воробьевым.
Перед отъездом из Осиповичей нашу машину окружили жители. Все рады, говорят наперебой, обнимают и желают победить врага и выжить. Вдруг подходит ко мне девочка лет двенадцати: «Дяденька офицер, я так хочу вам подарить что-нибудь на память, но у меня, кроме этого кусочка хлеба, ничего нет. Возьмите, пожалуйста». Я опешил – как брать хлеб у голодного ребенка? Но меня выручила женщина, не знаю, кто она. Сказала: «Возьми и сохрани, она, девочка, этого очень хочет. Это же ее радость, может быть, первая в жизни». Я дал слово, что сохраню, но… В боях под Брестом мы потеряли всю технику, сгорели все наши вещи, остались в одном обмундировании. Погиб и тот кусочек святого для меня хлебушка…
До Минска полк дошел с 3-й армией, затем его передали корпусу генерала Плиева, а после Бреста 11-му танковому корпусу. Под Брестом я был ранен и попал в госпиталь. Под Франкфуртом ранило командира полка, на Зееловских высотах погиб Иван Тепляков, в Берлине был ранен комбат. Налдин и Дижа закончили войну полными кавалерами ордена Славы.
Белоглазов Савва Львович
Скажите, пожалуйста, когда и где Вы родились?
3 сентября 1923 года, Лебяжский район в то время, а сейчас Уржумский, деревня Кутей. Я учился в семилетке, школа нсш была недалеко от места жительства, а потом был Молотовский железнодорожный техникум, сейчас Пермский. В январе 42 года у нас был выпуск досрочный, а должны были в конце года закончить. Специальность у меня была техник-механик вагонного хозяйства.
Вы ощущали приближение войны перед 41 годом?
Какое больно приближение? Только в техникуме как-то отложились события на Халхин-Голе, они как-то дошли. То, что приближается война, мы по общему состоянию как-то не ощущали. Советско-финская война стороной прошла.